- Тебе страшно? - спросила Акку, одарив меня взглядом, в котором прорезались отблески молний. Зимой бури особо свирепы.
- Да.
Я не смела лгать ей.
- Но ты не станешь просить меня о милосердии?
К чему? Свирепую зимнюю бурю можно умолять, но послушает ли буря? Сомневаюсь.
- Не станешь, - Акку сама ответила на свой вопрос. - И слез не будет. Что ж... спрашивай.
- О чем?
- О чем-нибудь.
Позади остались ковры бессмертника, и волглые туманы, что подымались с костяных берегов, сама Черноречка, за которой правил хозяин подземного мира...
Мы шли.
Акку впереди, я же - за нею.
Она не отпустит. Был договор, но в нем ни слова не сказано о том, что станет со мной, если я умру до окончания срока. У хийси нет души и... в пустых глазах Акку нет ответа. Сейчас они - седое зеркало льда, что покрывает реки и озера. В нем даже я не отражаюсь.
- Моя сестра, - я опустила взгляд на корзину, в которой томились проклятые души. Им до скончания мира суждено пребывать в плену, а после сгинуть на обломках его. - В ней ведь остался человек?
- Немного.
Акку склонила голову.
- Что с ней станет? - мне было тяжело говорить.
Удивленно приподнялась белесая бровь.
- Она сама выбрала свой путь, - сказала Акку и морозный румянец вспыхнул на ее щеках. - И без принуждения попробовала кровь на вкус. Она убила брата. И пожелала смерти отцу. Она...
...погубила многих.
И радовалась, пила чужие жизни.
Я знаю.
- Она и твою жизнь забрала.
Да, верно.
- Лишила шанса стать человеком, - голос Акку - голос ветра, который спускается с гор, чтобы оседлать темное зимнее море. И оно, чувствуя близость наездника, спешит подняться на дыбы. Бьет водяными копытами скалы. - Она ведь заслужила кару?
Не мне решать.
- Что ж, - Акку склонила голову и, сунув руку в корзину, вытащила сердце. - Я отнесу его кузнецу, пусть попробует перековать...
Она смотрела на сердце, которое все еще билось.
- Знаешь, души тоже способны испытывать боль. И пламя небесного горна их обжигает, а удары молота - ранят. Они кричат так громко, что... Таваалинен Сёппо давным-давно оглох. Он сам сунул раскаленный прут в уши, чтобы не слышать их голосов.
Сердце замерло.
- И время там идет иначе... Я ответила на твой вопрос?
Хозяйка бурь бросила взгляд на меня, а я сумела его выдержать.
- Да.
- Но и тебе будет очень больно, девочка. Это справедливо. Боль за боль. Душа за душу.
И она толкнула меня, земля же расступилась.
Я падала.
Долго.
Целую вечность, а может и две... я раскрывала руки, силясь бездну обнять, и та проскальзывала сквозь пальцы. А холодный ветер, догнав меня, мурлыкал колыбельную. Наверное, я все-таки уснула, поэтому и пропустила миг, когда падение прекратилось.
Даже у бездонных пропастей бывает дно.
И я ударилась о него.
Больно.
Невыносимо. До того, что я вдохнуть не способна. Словно кожу сняли, а тело... мое тело кричало, вот только я не в силах была разомкнуть губ.
- Аану... - голос доносился из-за завесы боли, и я пыталась отозваться, но...
...почему так холодно?
...и сердце стучит быстро, еще немного и надорвется.
- Дышит, - сказал кто-то очень близкий и за руку взял. Его прикосновение вызвало новую волну боли, светло-зеленой, с седою пенною гривой... цвета зимнего моря. - Аану, ты слышишь...
Еще да...
Пока да...
Пытаюсь ответить, но стоит раскрыть губы, как судорожный кашель обрывает мое дыхание. И что-то горькое, терпкое льется изо рта. Меня подхватывают, поворачивают голову, не позволяя захлебнуться.
Но снова больно.
- Я тебя не отпущу.
Мой муж злится. У него голос меняется, становится глуше и тише.
- Осторожно, ее спина... - это Олли.
...они оба живы, и разве это само по себе не чудо?
- Держи ей голову. Аану, пожалуйста, послушай. Ты должна это выпить.
Он раздвигает губы, и всовывает между зубов острие ножа, солоноватое и грязное наверняка. Его прикосновение вызывает новый приступ рвоты, и лезвие исчезает.
- Аану, умоляю, потерпи. Всего глоток...
Снова пальцы. И лезвие. И мне открывают рот, чтобы влить густое горькое варево. Оно обжигает разодранное нёбо, и я пытаюсь откашляться, выплюнуть, но жесткие пальцы Янгара закрывают рот.
- Глотай, Аану.
Он запрокидывает мне голову.
И поневоле приходится сделать глоток.
- Вот так... и еще давай... ну же, Аану.
И я пила, давилась, но пила, позволяя едкому вареву растекаться по моим внутренностям. Оно было подобно смоле, и я чувствовала, как плавлюсь.
Жарко было.
Когда жар стал нестерпим, я позволила себе спрятаться в беспамятстве.
Глава 52. Корона Севера
Крылья сумерек стучали по чешуе, бессильные пробить. И тяжелое новое тело с легкостью выдерживало вес их. Раскрылись кольца и сомкнулись, пленяя хрупкое чужое тело.
Сдавили.
И Янгар услышал хруст ломающихся костей.
Он сжимал кольца медленно, почти наслаждаясь болью существа, посмевшего коснуться его медведицы. Беззвучно ломались крылья, и рвалась, полосовала когтями чешую Сумеречница. Темная кровь ее лилась из груди, в которой зияла дыра...
...перестав быть живой, она не умерла. И вертелась, выскальзывала из змеиных объятий, впивалась в плоть, но слабела. Сильнее сжимались кольца Великого полоза, давили, крушили, стирали в пыль.
И стерли.
Но сквозь туман ярости он вдруг услышал, как рвется нить жизни.
Две нити.
И закричал, пытаясь остановить. Распались кольца змеиного тела. И уже он, Янгхаар Каапо, упал на песок, с пеплом смешанный. Тот был горек.
- Аану!
Они лежала, обняв себя, и разметались рыжие волосы, а медвежья шкура сползла. Красная кровь мешалась с черной, а та растекалась по песку. Он, спекшийся, грязный, не желал впитывать эту кровь, от которой исходил запах гнили.
- Аану, - Янгар присел рядом и попытался разжать ее сведенные судорогой руки. Человеческие.
Теплые еще.
И сердце, зажатое в правой, он вынул осторожно.
