Я невольно передернул плечами, чем вызвал быстрый настороженный взгляд со стороны своего провожатого, но поразмыслить над странным поведением привратника, коротким движением зачем-то пригладившего и без того не шибко топорщащиеся волосы, не успел, потому что тот уже распахивал передо мной дверную створку.
– Сюда, прошу вас.
Зал, в котором меня ожидали, чем-то походил на тот, где новоявленному Смотрителю устраивала пышную встречу лисичка Нери. Не такой длинный, конечно, и с узкими оконными проемами, забранными стальными прутьями, между которыми удалось бы протиснуться только скелету, но не человеку во плоти. Сами окна были распахнуты, пропуская внутрь свежий и теплый весенний ветерок, одновременно задерживая дневной свет: чтобы избавить все уголки зала от сумерек, были зажжены десятки свечей на стенах. Мебели не было, кроме большого письменного стола и массивного кресла за ним. Кресла, слишком большого для…
– Здравствуй, дяденька.
Бритоголовой чистильщицы поблизости видно не было, зато Сосуд присутствовал во всей красе. И действовал вполне осмысленно: склонившись над большим серебряным блюдом, медленно, с явным наслаждением отрывал полоски мяса от жареной куриной тушки и отправлял в свой, как я теперь заметил, беззубый рот. На голое тело была накинута застиранная мантия, правда, она бесстыдно распахивалась на плоской груди при каждом движении, но, похоже, худышку это ничуть не беспокоило.
Громкий двойной щелчок сзади возвестил, что дверь зала заперта и пути к отступлению у меня нет. По крайней мере, пока. Сосуд на зловещий звук не обратил ровным счетом никакого внимания, из чего становилось понятно: в неведении относительно происходящего находился только один человек. Я.
Крупная капля жира не удержалась и сорвалась с клочка куриной кожи на стол. Худышка вдумчиво проследила за ее полетом, пальцем растерла образовавшуюся лужицу по кожаной обивке, полюбовалась на лоснящееся пятно и спросила:
– Здоровкаться не умеешь, что ли?
– Умею.
– Так чего молчишь?
Молчу, потому что не хочется желать здоровья странному созданию, с которым явно что-то неладно. Хотя раньше, если задуматься, Сосуд выглядел еще страннее.
– Кто ты?
Худышка, не поднимая головы, прожевала куда-то в глубь полуобъеденного скелетика:
– А кого видишь?
Понять, что попал в ловушку, сумел бы на моем месте, пожалуй, любой олух. Но при кристальной четкости ощущения опасности я до сих пор не мог сообразить, с чем оно связано. Мои глаза на самом деле не усматривали в окружающей обстановке ничего угрожающего, знания, как старые, так и полученные совсем недавно, почему-то перемешались между собой до невнятной кашицы, а вот опыт отчаянно вопил: «Берегись!» Но кого или чего я должен беречься?
– Сосуд.
– Ага, – кивнула безволосая. – Тогда зачем спрашиваешь?
– Вчера ты не произнесла ни слова.
– А повод был?
Главное, не дать себя сбить с пути насмешливыми и бессмысленными вопросами.
– И все делала только по приказу.
– Вчера прошло, – глубокомысленно заявили мне, воздевая над столом обглоданную кость. – Наступил новый день!
Все это походило на сумасшествие. Но окончательно меня добило то, что из-за высокой спинки кресла выступила вперед та самая дорого одетая дурнушка, и ее некрасивое лицо, казалось, стало еще отвратительнее, охваченное…
Нетерпением?
Жаждой?
Желанием?
– Наступил новый день, – напевно повторила эрте Сиенн, не сводя с меня проникновенного взгляда. – Новый для всех нас.
Для меня уж точно, если вспомнить рассказы лекарки. За одно утро я узнал больше, чем за всю предыдущую жизнь, правда, в очень ограниченной области знаний. Демонической.
– Боишься нового? – вдруг спросил Сосуд, впервые с начала разговора поднимая взгляд, и я понял: боюсь.
Особенно алого огня в неожиданно глубоких глазах.
– Кто ты?
– Ты сам сказал. – Худышка скучающе зевнула.
– Сосудом ты была вчера. А кем стала сегодня?
Она отодвинула курицу в сторону, развалилась в кресле и улыбнулась, не разжимая губ.
– Если ты имеешь в виду это убогое тельце, то оно кем было, тем и осталось. Пока и так сгодится. А я еще совсем недавно двигал руками и ногами твоей незабвенной и необъятной защитницы. Припоминаешь?
Демон? Но как и почему он вдруг смог…
– Потом меня переместили в это несчастное создание. Не скажу, что сильно упирался, особенно когда почувствовал… – Сосуд сально осклабился, смакуя собственные достижения. – Когда почувствовал, что к желанию, которого мне не ослушаться, примешивается и другое. Совсем слабенькое, ничтожное, еле живое. Но оно осталось единственным, когда переход был полностью завершен. А в кромешной тьме даже крохотного язычка свечи довольно, чтобы служить маяком. И хворостом для костра.
А степень сложности-то оказалась вовсе не третьей! Не знаю, сколько их вообще имеется, только Кифу все же стоило вызвать оценщика. Чтобы потом не пришлось платить слишком много.
– Она хотела так мало… Всего лишь, чтобы ее избавили от власти чистильщицы. И конечно, она не понимала, что абсолютной свободы не бывает, бывают лишь хозяева, определяющие длину поводка.
Демон, захвативший в свои руки заполненный Сосуд… Должно быть, это опасно.
– Опасно, – небрежно согласилась с моим выводом худышка.
Он что, легко копается в моей голове?!
– Я не читаю твои мысли, если это тебя заботит. Но знаю, о чем ты думаешь, потому что каждая мысль эхом отдается в той яме, которую вырыли посреди твоей души желания.
Да я вовсе ничего не хочу!
– Их так много, и все они такие… мм… вкусные… Мне, право, даже жаль, что свой шанс я уже израсходовал. Но мои друзья по несчастью будут довольны. И благодарны.
Последнее замечание было обращено уже не ко мне, а к дурнушке, пожирающей меня взглядом.
– О чем ты говоришь?
Женщина по имени Сиенн взяла на себя труд торжествующе ответить:
– О вас. Мы говорим и будем говорить только о вас, пока все не свершится к всеобщему удовлетворению.
Несуразица какая-то. Бред. Безумие. Меня даже никто не купит, потому что я ничего не стою!
– Что свершится?
Сосуд мерзко хихикнул, а дурнушка томно сузила глаза:
– Сев. Многократный и единовременный.
* * *
Если бы сегодня было не сегодня, а вчера, я бы легко и спокойно решил, что передо мной устраивают дурацкое представление два сумасшедших, сбежавших из Заботного дома. А с безумцами разговор обычно короткий: или сдать обратно на руки лекарям-стражам, или собственноручно прекратить страдания заблудшей души посредством умерщвления тела. Но две одинаково отвратительные женщины, объявившие, что имеют в отношении меня далеко идущие намерения, если и были безумны, то не более, чем я сам.
