— Опаздывать изволишь, Себастьянушка, — раздался из пустоты гулкий и такой знакомый голос, который заставил Гавела упасть в траву.
Он вжался в землю, кляня себя за беспечность.
…и с трудом в связке амулетов нашарил нужные…
…полог, поставленный Аврелием Яковлевичем над чашею фонтана, поблек и истончился. Фигура самого ведьмака была несколько размыта, а вот Себастьяна Гавел видел четко.
…а вот звук исчез… нехорошо… но, подумав, Гавел решил амулеты не трогать, во-первых, картинка ему нужнее, во-вторых, не хотелось до поры до времени внимание Аврелия Яковлевича привлекать.
И, оторвав голову от колючей мокрой травы, Гавел поднял камеру.
Амулетов хватит минут на десять…
Ненаследный князь странной вихляющей походкой, в которой виделась Гавелу некая жеманность, подошел к фонтану. Длинный Себастьянов хвост кокетливо щелкнул Аврелия Яковлевича по штанине. Томным жестом князь прижал ручку к голове, покачнулся и оперся на бортик.
Глаза прикрыл.
И стоял так несколько мгновений, губу капризно оттопырив. Ведьмак же нахмурился и сказал что-то, от слов его Себастьян только плечиком дернул… а потом повернулся спиной…
…пурпурный плащ Аврелия Яковлевича лег на траву. Ведьмак закатал рукава рубашки… чем дальше, тем больше он хмурился. И пальцы разминал… и выплетал что-то…
…неужели все-таки приворот?
Гавел снимал, сетуя, что кристалла его камеры хватит едва ли на полсотни снимков… а время иссякает…
Ненаследный князь наклонился над фонтаном, Аврелий Яковлевич подошел сзади и нежно провел ладонью по широкой Себастьяновой спине. Что-то сказал… все ж таки жаль, что звука нет… и в следующую секунду вцепился любовнику в шею мертвою хваткой. Себастьян попытался вырваться, но сил его явно не хватало на то, чтобы с ведьмаком справиться.
Гавел замер.
А вдруг убьет?
Из ревности? Прознавши, что Себастьян в Цветочный павильон заглядывал… и точно, Аврелий Яковлевич, явно ругнувшись, макнул ненаследного князя в фонтан.
И голову под водою держал долго.
Себастьян слабо сопротивлялся, пуская пузыри…
…на помощь звать?
Гавел нашарил свисток… заметят… и выгонят, дознавшись, чем он в Гданьском парке промышляет… и, по-хорошему, что бы ни происходило, он, Гавел, должен оставаться беспристрастным наблюдателем, но…
…вдруг да насмерть утопит?
И решившись, Гавел поднес свисток к губам, но тут ведьмак жертву выпустил, позволяя сделать вдох. А после вновь в фонтан макнул…
…не утопит.
Хоть изревновался, а головы не потерял. И Гавел, свисток отложив, взялся за камеру. Душу грела мысль, что счет его в банке после нынешней ночи, несомненно, пополнится. И купит он подарок молочнице: новые крынки, заговоренные, чтобы молоко ее не кисло. А еще гребень в волосы, высокий, резной и с янтарем… красиво будет…
Ненаследный князь тем временем обмяк, но Аврелий Яковлевич с прежним упорством макал его в фонтан. После, видать, притомился и, вытащив старшего актора за шкирку, швырнул его на траву. Обошел. Пнул носком лакового штиблета, заботливо защищенного новомодною галошей из черного каучука… а когда Себастьян не пошевелился, то присел рядом.
Сказал… что сказал — не разобрать…
Пощечину отвесил и со вздохом тяжким, верно, уже раскаиваясь в собственной жестокости, по щеке погладил… по имени позвал, видать… себя за бороду дернул.
Наклонился к самой груди…
…и к губам припал. В это самое мгновение заряд амулета иссяк, и темный полог скрыл, что Себастьяна, трогательно беззащитного в своей наготе, что Аврелия Яковлевича…
И Гавел, тяжко вздохнув, зачехлил камеру.
Уходил он по собственному следу ползком, нимало не сожалея о промоченных росою штанах…
Огоньки плясали.
Свили гнездо в груди Себастьяна, аккурат под самым сердцем, и еще одно — в желудке.
Огоньки жглись. И раскаляли кровь, выжигая отраву. Было неприятно. Спина чесалась, а в горле клокотало…
— Дыши, чтоб тебя…
Себастьян и рад бы вдохнуть, но огоньки растреклятые комом в горле стали.
— От же ж… на мою-то голову… чтоб тебя…
На грудь навалилась тяжесть немалая, выталкивая воду… и огоньки… какие огоньки?
Чтоб их… и за ногу…
Прокуренные темные пальцы в рот полезли, раздвинули губы. Пропахший табаком воздух проталкивали в легкие, заставляя дышать.
И выталкивали.
Разе на третьем Себастьян закашлялся и глаза открыл.
— Что… — над ним, заслоняя куцую луну, нависал Аврелий Яковлевич, всклоченный и донельзя злой, — что это вы… делаете?
Горло саднило, а изо рта текла гнилая темная водица.
Аврелий Яковлевич отер губы ладонью.
— Дышать тебя заставляю, Себастьянушка, — ответил он, поднимаясь. И тяжесть, давившая уже не на грудь — на живот, исчезла вместе с ним.
— Как-то вы… странно это делаете.
— А как умею, так и делаю…
Ведьмак сел у фонтана, вытянув ноги, провел ладонью по зеленой влажной траве и мокрою рукой лицо отер.
— Знаете, — Себастьяну удалось перевернуться на живот, — вы только обиды не держите, но… вам бы пудика два весу сбросить…
— Это тебе бы пудика два наесть, — беззлобно ответил Аврелий Яковлевич. — А то на этаких костях и сидеть-то несподручно.
Себастьян хотел было сказать, что кости его ему душевно близки и для сидения не предназначены, но промолчал. Жар в животе исчез. И огоньки. Огоньков было жаль. Некоторое время Себастьян просто лежал, с немалым интересом разглядывая острые травиночки.
— Чем меня? — Он поднял взгляд на ведьмака, который так и сидел, прислонившись к фонтану, ладонью нос зажимая. Кровь катилась из-под пальцев, впитываясь в белый рукав рубахи.
— Бурштыновы слезки… мертвый янтарь.
— Дорогая пакость, — оценил Себастьян, перевернувшись на спину.
Небо было высоким, и звезды высыпали густо, ярко. Разливались соловьи… комарье звенело над ухом, и жить было хорошо… приятно было жить…
Дышать вот.
Воздух прозрачный, звонкий. И розами пахнет. Себастьян глаза закрыл, разбирая тонкие ароматы. Слегка кисловатый — от «Белой панночки», старый сорт с крупными цветами, которые до последнего не утрачивают снежную свою белизну, но, увядая, сгорают за часы. Терпкий яркий запах с медвяными нотами — «Бенедикта». Аглицкий сорт, капризный, темно-красного колеру. А этот переменчивый, с толикой мяты аромат — от бледно-желтой «Каберни»…
В Гданьском парке розовые кусты росли во множестве.
…матушке здесь нравилось, говорила, что о родине напоминает, о пансионе, где розы разводили… и, стало быть, вернется вместе с доктором… и домик купят на туманном берегу, а возле домика — непременный сад с розами. Ей всегда хотелось, но не княжее это дело — в земле копаться. На то садовники имеются, а Себастьян только сейчас, кажется, понимать начал, что с садовником — совсем иной коленкор…
