— Хорошо. Дай мне попить водички, и сделаем это опять.
— Так же?
— Нет, на этот раз я хочу видеть твоё лицо.
— А может… лучше так же?
— Почему?
— Я… стесняюсь, Гарри! Не хочу, чтобы ты видел меня такой… не в себе.
— Несколько минут назад внутри тебя был мой член, тебе не кажется, что слово «стесняюсь» уже несколько утратило свою актуальность?
— Да ну тебя! — воскликнула она, смущенно хихикая.
— Ты сама сказала в начале, что я могу сегодня тобой покомандовать. Так?
— Так, но…
— Скажи, моё командование пришлось тебе по вкусу?
— Да! — вырвалось у неё само, помимо воли, до того ещё, как она успела обработать свой ответ и придумать какую-нибудь обтекаемую фразу. И тут же снова покраснела.
«Когда же она устанет смущаться? Наверное, никогда».
— Ну, раз «да», слушайся меня и дальше. И получишь за это награду.
— Слушаюсь, сэр… обормот.
— За оскорбление старшего по званию полагается наказание. И оно последует прямо сейчас.
«Наказание» в той или иной форме длилось ещё ближайшие пару часов. Не то чтобы он прямо-таки установил сегодня рекорд (с Джинни бывало и похлеще), но в целом собой и своими действиями он остался доволен. Наградой ему служило счастье любимой женщины. Её чудесные глаза светились удовлетворением и покоем так, что не требовалось никакого освещения в сгустившейся темноте зарождающейся ночи. Пора было отдохнуть, и он сгрёб её маленькую фигурку, обхватил, прижав к себе, не желая отпускать до самого утра. Эта поза довольно быстро становится неудобной обоим, и многие ночи после они ещё наверняка проведут, распластавшись рядом на соседних подушках, но эту ночь он непременно хотел держать её в руках. Ни за что не выпускать из рук.
«Всё изменится, — твердил его собственный голос в голове, когда он почти сразу стал погружаться в сон, как только закрыл глаза, — теперь всё изменится».
Глава 23. За гранью понимания
Твой муж был похож на бога,
Но стал похожим на тень;
Теперь он просто не может,
То, что раньше ему было лень
БГ.
Когда он проснулся и вспомнил, где он и что с ним, то первая мысль, которая пришла ему в голову: «Гермионы нет». Её не было с ним рядом, и он сразу почему-то понял, что её нет и в квартире, хотя почти вся её одежда должна была находиться в другой комнате. Но, повернув голову, он увидел, как она сидит перед низким зеркалом в углу и с некоторым даже остервенением пытается расчесать свою пышную шевелюру. На ней были только трусики, и острые грудки энергично колыхались из стороны в сторону, в такт движениям её рук.
Он сел на постели, и она тут же скосила на него глаза.
— Ты проснулся, — сказала она с долей досады в голосе, — а я так не хотела тебя будить. Даже записку написала.
Он огляделся и увидел на столе сложенный домиком листок.
«С добрым утром!
Прости, но мне нужно бежать. Наши с тобой общие дела требуют завершения. Надеюсь, ты проснёшься пораньше, потому что до 12–00 квартиру надо бы освободить. Делать тут всё равно нечего, и еды в холодильнике нет. Увидимся вечером.
Целую, обнимаю.
Г.
P.S. Не пытайся отсюда аппарировать.»
Он улыбнулся. Это скупое послание было в сто раз приятней, чем самые сладкие слова. Будничность, отражённая в нём, как бы показывала, насколько естественно подруга уже воспринимает их отношения. Все эмоции спрятаны и запихнуты под маску деловой женщины. Его лицо посетила невольная усмешка, когда он вспомнил её бешеный взгляд и вызывающий упрёк: «Почему ты не делал этого раньше?!» Такие метаморфозы только возбуждали.
— Давай-ка я тебе помогу, — он подошел и попытался отобрать у неё расческу.
— Нет, даже и не пытайся. Ты не представляешь, какая эта мука — их расчесывать.
— Я буду осторожен.
— Вот этого-то как раз и не надо. Надо быстрее, я спешу.
— Я всё-таки попробую.
— Гарри, это плохая идея… — начала она, но он уже завладел расческой и принялся водить ею по её спутанным волосам.
Это и вправду была мука, расческа неминуемо вязла, и как он ни пытался придерживать волосы у корней, всё равно ему казалось, что он причиняет ей боль. Но он всё равно старался, и она, сперва вся подрагивающая от нетерпения, почему-то замерла и смотрела в зеркало на собственное отражение, как зачарованная, не в силах оторвать взгляд.
— О чём ты думаешь?
— Мне сейчас вдруг показалось, что мы уже тысячу лет вместе. И что ты всё это время каждое утро расчесываешь мне волосы.
— Так и будет, любимая. Так и будет.
— Я не верю, что это происходит со мной. Это сон. Просто прекрасный сон. И я каждую секунду боюсь проснуться.
— Это не сон… — он приподнял её со стула и развернул к себе, — вот видишь?
— Гар-ри, я-а лю-юблю-ю те-ебя-я! — внезапно разрыдалась она во весь голос. Совершенно по детски, безутешно, размазывая слезы и сопли, и уткнулась в его грудь, вся сотрясаясь от рыданий.
— Ну что ты, что ты?! — поразился он, осторожно прижимая её к себе.
Она продолжала рыдать ещё несколько минут, как будто в этом плаче она освобождалась от чего-то, от последних сдерживающих её изнутри преград, полностью открывая себя, как будто только сейчас поверила, что её любимый действительно рядом. Когда наконец слёзы утихли, она подняла на него глаза и сказала просто:
— Ты понимаешь, что теперь для меня всё изменилось?
— Ну-у…
— Раньше я могла терпеть. Теперь… если вдруг ты оставишь меня, я не смогу жить. Ты понимаешь это?
— Гермиона! Ты о чём это завела разговор с утра пораньше?!
Но она продолжала всё так же смотреть на него, пока он не сказал.
— Не волнуйся. Теперь и до самой смерти.
Она отчего-то сразу опустила голову и ответила.
— Да, конечно, — и, словно спохватившись, — мне давно пора идти. Ты уже всё прочитал в записке. Еды нет, до двенадцати надо уйти, не аппарируй. Угу?
— Угу, — кивнул он, расплываясь в улыбке.
Потом он несколько минут с наслаждением смотрел, как она носится по квартире, собираясь… куда бы там она ни собиралась. На работу, наверное. Смотрел и думал, что более прекрасного зрелища в жизни не видел. Потому что оно предвещало в будущем многие и многие такие совместные пробуждения и сборы, и от этого становилось тепло и как-то сладко на душе.
Когда она ушла, хлопнув дверью напоследок, он ещё какое-то время сидел и продолжал ловить это постепенно растворявшееся предвкушение грядущей совместной жизни.
Впрочем, пора было уже и правда покинуть это непритязательное, но ставшее таким гостеприимным для них обоих жилище. Если Гермиона помчалась по делам, то сам он не мог сейчас найти в себе силы отправиться на службу. Один день как-нибудь обойдутся и без него. Он решил вернуться домой и отправить оттуда сову с запиской, что ему нездоровится. В конце концов, после всей этой жуткой кутерьмы с ритуалами, начальство должно было понимать, что ему нужен небольшой отдых.
