Динарзад, хоть и обнаружила брата одного и спящего там, где ему полагалось быть, весь день держала его при себе – эта пытка была хуже всех, которые она успела на нём опробовать, потому что приходилось повторять любое её движение. Сначала пальцы мальчика покраснели и опухли от булавочных уколов, затем покрылись черными чернильными пятнами, а потом сделались синими от дорогих красок. Он ничего не мог делать как надо и горел от стыда под неодобрительными взглядами множества женщин. К вечеру, несмотря на сильное желание отправиться в сад, он был измотан, как олень, из последних сил спасавшийся от гончих. Динарзад настояла, чтобы брат лёг спать в её комнате, и он впервые не стал возражать: упал на кровать, разбитый и охваченный стыдом.
За полночь мальчик проснулся от того, что пара тёмных глаз смотрела на него из каменной арки, занавешенной фиолетовой газовой занавеской, тонкой, как секрет. Динарзад неподвижно лежала в своей кровати, укрытая белыми мехами, и мальчик не впервые подумал, что она красива, когда не говорит и не двигается. Дымчато-чёрные волосы раскинулись по постели точно река теней, и, как на поверхности реки, на её коже отражался лунный свет. Тонкие, изящные руки сжимали бронзовые ключи, которые открывали дверь в спальню, а её дыхание было тихим и мелодичным, как флейта.
Мальчик лежал на запасной кровати меньшего размера. Его тёмные волосы были взъерошены, будто он взлохматил их от ярости собственными руками. Его глаза были широко распахнуты и глядели на низкое окно и девочку, застывшую там, словно лань. Он тихонько, как паук в колодце, подобрался к подоконнику и отвёл лавандовую занавеску. Дыхание Динарзад не нарушилось, оставалось медленным и ритмичным, будто танец.
– Ты пришла! – прошептал он. – Как у тебя получается меня находить?
Девочка улыбнулась.
– Магия, – прошептала она. – Я ведь, в конце концов, демон.
– Ты всегда приходишь к моему окну, находишь меня и уносишь… Это полагается делать не девочкам, а принцам. Как в твоих историях.
– У нас совсем другая история.
Мальчик старался скрыть свою радость – так кролик, зная, что его поймают, всё-таки доедает морковку. Он вдруг ощутил страстное желание отыскать девочку и унести куда-нибудь, как и полагается принцу. Но она была словно воздух, струящийся сквозь шелк, и он даже не мог к ней прикоснуться. На миг они оба застыли, разделённые низким каменным подоконником.
– Я буду говорить очень тихо, – прошептала она, – чтобы не разбудить твою сестру.
Она устроилась снаружи окна, на высокой росистой траве, и закрыла глаза.
– На третий день путешествия, во время которого корабль девы-бестии мчался по волнам, как львица сквозь траву, а Грог стояла за штурвалом, потому что никто не собирался отодвигать её лохань, Эйвинд и Сигрида сели в трюме за скромный ужин из тюленьего жира и чёрствого хлеба. Они не заметили, что Седка подкралась к ним, желая подслушать разговор, как ребёнок подслушивает своих родителей.
Сказка о Седой девочке (продолжение)
– Теперь у нас целый воз времени, Сигрида, – сказал Эйвинд, усаживаясь на стул, и тяжело вздохнул. Отрезал себе обе горбушки и намазал подсоленным жиром. – А ты уже почти десять лет строишь мне глазки и пьёшь моё пиво в «Руке», почти десять лет я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать… И десять лет ты молчишь. – Он подался вперёд: прядь волос песочного цвета, напоминающих шерсть, упала ему на лоб. – Думаю, давно пора выпустить на волю слова, которые ты удерживаешь за сжатыми зубами.
Сигрида вздохнула и уставилась на грубую столешницу, не в силах взглянуть трактирщику в глаза.
– Эйвинд, – начала она голосом трескучим, как метла на морозе. – Я не уверена, что должна это делать. Наверное, было время, когда я попала в Мурин и могла тебе всё рассказать, это было бы правильно. А теперь… Прошло так много времени, и так много всего случилось, что, мне кажется, пусть лучше это умрёт, запертое в нашем общем сундуке, на который мы навесили замки.
– О чём ты говоришь, женщина? Ради тебя я бросил свою таверну, так что пора перестать строить из себя робкую девицу… Уж я-то знаю, что ты не просто чинишь сети. С девчонкой-альбиноской ты разговариваешь как с исповедником, а мне не скажешь, почему смотришь на меня так, будто ждёшь, что у меня вырастет хвост и я начну выть на луну?
Лицо Сигриды отяжелело: на трактирщика смотрели тусклые глаза, полные жалости. Она выглядела в точности как мать, которая приветствует ребёнка, блуждавшего так долго, что он успел стать чужим.
– Пожалуйста, пойми, я никогда не хотела причинить тебе боль.
Вторая сказка Плетельщицы сетей
Когда я только-только стала женщиной, поначалу тело было мне таким же чуждым, как первый глоток вина. Ведь всю жизнь до того дня я была медведицей.
Я любила мать, Звёзды и молодого темноглазого медведя даже после того, как он меня покинул. Никогда не была странной и не отличалась от своих сестёр.
Медведь, которого я любила, исчез; снег падал и замерзал, ледники ломались и двигались без него. Мы не знали, куда он отправился. Миновал круговорот времён года без его следов на нашем льду, были избраны пары, и появились медвежата. Жизнь продолжалась.
Но однажды вечером, когда синий свет небес струился сквозь призмы Храма, отбрасывая кобальтовые и аквамариновые тени на мою густую шерсть, у меня было видение – мерцавшее на ледяном алтаре, будто полновесная, осязаемая плоть. Лаакеа, Острога-Звезда, стоял передо мной с алмазным копьём на плече. Его кожа была белее света, а волосы ниспадали на алтарь точно замёрзший водопад. Я трепетала в его присутствии, возбуждённая и охваченная ужасом. Я была скромной медведицей, моё детство закончилось совсем недавно, а золотые глаза Охотника, Летящего Вдаль, пристально глядели на меня. Я не заслуживала такой чести.
Он рассказал мне, Эйвинд, что тебя превратили в человека, что ты хотел отомстить за Змею-Звезду и был изменён, чтобы не допустить этого – возмездие надлежало совершить не тебе. Ещё он сказал, что ты никогда снова не станешь медведем… Или это случится очень не скоро и такой ценой, что толку от превращения будет не больше, чем от горстки пепла. Своим снежным голосом он вещал, что я тебя больше не увижу, ты никогда не вернёшься.
Я плакала у его ног, любовь моя, как младенец, и не могла поднять глаза, чтобы взглянуть на его красоту.
Лаакеа положил мне руки на плечи – о, какой исступлённый восторг охватил меня! – и заставил подняться. Он сказал, что, если я захочу, могу сама стать женщиной и отыскать тебя, найти своё счастье. Конечно, я захотела! Он нарисовал для меня карту на льду – путь через плавучие льдины к великому лесу на дальнем севере мира, где, по его словам, обитает существо, сведущее в торговле шкурами.
