на полу мясницкий нож.
— Я цел, — пробормотал Грисвел. — Вы очень своевременно выстрелили. Где она?
— Слушайте!
Неподалеку ерзал, бился об пол, корчился в предсмертных конвульсиях кто-то невидимый.
— Джекоб сказал правду, — мрачно произнес Бакнер. — Зувемби можно убить свинцом. Я не промахнулся, хоть и не решился включить фонарь. Когда она засвистела, вы встали и перешагнули через меня. Это был гипноз или что-то похожее. Я пошел за вами по лестнице, след в след, пригибаясь, чтобы она не заметила. И чуть не опоздал… Я остолбенел, когда ее увидел. Смотрите!
Он посветил в зал. На этот раз лампочка горела в полную силу. В стене зияло отверстие, которого прежде не было.
— Потайная комната! — воскликнул Бакнер. — Это о ней говорила мисс Элизабет. Идем!
Шериф бросился в коридор, и Грисвел на ватных ногах последовал за ним. Они осветили узкий лаз, по всей видимости, проходивший внутри одной из толстых стен. Бакнер без колебаний втиснулся туда.
— Может, она и не думает, как люди, — пробормотал он, продвигаясь впереди с фонарем в руке, — но вчера ночью у нее хватило ума замести следы, чтобы мы не нашли потайную дверцу. Вот она, комната!
— Боже мой! — воскликнул Грисвел. — Это же та самая комната без окон, которую я видел во сне! В ней было трое повешенных… О-о-о!
Бакнер застыл на месте, замер и луч фонаря, плясавший по круглой комнате. В пятне света виднелись три сморщенных, сухих, как мумии, тела в истлевших платьях, вышедших из моды в конце прошлого века.
Мертвецы были подвешены на цепях к потолку. На полу под ними лежали три пары шлепанцев.
— Сестры Блассенвилль! — прошептал Бакнер. — Выходит, мисс Элизабет не была безумной.
— Взгляните! — Грисвелу стоило больших усилий говорить членораздельно. — Вон там, в углу!
Пятно света переместилось в угол.
— Неужели эта тварь была когда-то женщиной? — прошептал Грисвел. — Вы только посмотрите на это лицо, на руки, похожие на клешни, на черные звериные когти! Да, раньше она была человеком — на ней остатки бального платья. Кстати, как могло оказаться на служанке это платье?
— Сорок с лишним лет эта комната служила ей логовом, — произнес Бакнер, присев в углу на корточки возле жутко ухмыляющейся твари. — Вот оно, доказательство вашей невиновности, Грисвел. Сумасшедшая с топором — все, что нужно знать судьям! Боже, но какая страшная, подлая месть! Надо быть сущим чудовищем, чтобы связаться с вуду…
— Мулатка? — прошептал Грисвел.
Бакнер отрицательно покачал головой.
— Мы с вами неверно истолковали бормотание старого Джекоба и записи мисс Элизабет. Должно быть, она все поняла, но фамильная гордость запечатала ей уста. Теперь я знаю: мулатка отомстила, но не так, как мы предполагали. Она не стала пить черное зелье, приготовленное для нее старым Джекобом. Снадобье досталось другому человеку, было тайком подмешано в питье. После этого Джоан сбежала, оставив прорастать посаженный ею зуб дракона.
— Так это… не мулатка? — прошептал Грисвел.
— Я понял, что это не мулатка, как только увидел ее в коридоре. Лицо — или то, что от него осталось — еще хранит фамильные черты. Ошибка исключена: я помню ее портрет. Перед вами существо, некогда бывшее Селией Блассенвилль.
Перевод Г. Корчагина
Я сидел на крыльце, когда дедушка прихрамывая вышел из дома, опустился в свое любимое мягкое кресло и принялся набивать табак в трубку из кочерыжки кукурузного початка.
— Ты что, на танцы собрался? — спросил он.
— Жду дока Блейна, — ответил я, — мы с ним собирались навестить старика Гарфилда.
Дед раскурил трубку и сделал пару затяжек, прежде чем заговорил снова:
— Что, плохи дела у старины Джима?
— Док говорит, у него практически нет шансов.
— Кто ухаживает за ним?
— Джо Брэкстон, вопреки желанию самого Гарфилда. Но кто-то ведь должен с ним оставаться.
Дедушка с шумом затянулся и долго смотрел на полыхающие далеко в холмах зарницы, потом произнес:
— А ведь ты думаешь, что старый Джим — самый отъявленный враль в нашем графстве, разве не так?
— Ну… он рассказывает очень славные истории, — признал я. — Но отдельные события, в которых он, по его словам, принимал участие, должны были происходить задолго до его рождения.
— Я перебрался в Техас из Теннесси в 1870 году, — голос деда неожиданно стал резким, — и видел, как этот городишко, Лост Ноб, вырос на пустом месте. Паршивой дощатой бакалейной лавки и той не было, когда я очутился здесь, но старый Джим Гарфилд уже поселился там, где и сейчас живет, только тогда его домом была немудрящая бревенчатая хибара. И сегодня он не выглядит ни на день старше, чем в тот момент, когда я впервые его увидел.
— Ты никогда не упоминал об этом! — Признаться, я был удивлен.
— Да решил, что ты воспримешь это как старческий маразм, — ответил он. — Старый Джим был первым белым человеком, осевшим в этих местах. Он построил свою хижину в добрых пятидесяти милях к западу от границы. Бог его знает, как он решился на такое в этих холмах, кишевших команчами.
В ту пору, когда мы с ним впервые встретились, его уже называли старым Джимом. Помню, как он рассказывал мне те же самые истории, которые потом довелось услышать и тебе: о том, как он участвовал в битве у Сан-Хасинто еще совсем юнцом, и о том, как он разъезжал по прерии с Юэном Кэмероном и Джеком Хэйсом… Только вот я верил ему, а ты — нет.
— Но это же было так давно! — запротестовал я.
— Последний рейд против индейцев в этих краях состоялся в 1874 году, — погрузился в воспоминания дедушка. — Был бой, я был там, и был там старый Джим. Я лично видел, как он сшиб старого вождя Желтую Косу с мустанга из ружья для охоты на буйволов с расстояния в семь сотен ярдов.
Но еще до того мы вместе с ним побывали в переделке у излучины Саранчовой реки. Банда команчей пришла из мескеталя, убивая и грабя всех на своем пути, перевалила через холмы. Когда они уже возвращались вдоль Саранчовой, наш кордон встретил их и принялся преследовать, наступая на пятки. Мы схватились на закате в низине, заросшей мескетом, убили семерых из них, а остальные еле унесли ноги, скрывшись в зарослях кустарника. Но и трое наших парней полегло в этом бою, а Джиму Гарфилду копье пронзило грудь.
Рана его была ужасной. Джим мало
