Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

— Нет их в живых, князь, — пробормотал Ерыга, — в море на ладье вышли, ветер налетел да всех об скалы и побил, ни одного не пощадил. Так что зря старик себя беспокоит, в путь собирается, скажи ему, пусть дома сидит.

Призрак склонил голову, прикрыл полой плаща пустые глазницы, попятился и растворился в воздухе перед самой дверью. Князь огляделся вокруг и увидел, что со всех сторон на него смотрят испуганные, настороженные глаза. Первым нарушил общее молчание Берсень.

— С кем это ты, князь, про сынков моих толковал? — спросил он охрипшим от волнения голосом.

— Ни с кем, старик, почудилось тебе! — резко оборвал его Владигор. — А хочешь идти, так иди, пока я отпускаю.

— Отпускаешь? Зачем? — спросил Лесь, пристально поглядев в глаза князя.

— Надежда умирает последней, друг мой, — сказал Владигор, — и я не вправе поднять на нее руку. Ты понял меня?

— Да, князь, я понял тебя! — сказал Лесь с почтительным поклоном.

Лицедей спрыгнул на пол, прошел сквозь толпу придворных и, подойдя к старому тысяцкому, протянул ему тонкую мускулистую руку.

— Пойдем, друг мой! — сказал он с веселой улыбкой. — Пред нами сто дорог, все длинные, конца не видно… Вместе все веселей!

Берсень сошел по скрипучим ступенькам помоста, Лесь взял его под руку, и они вместе неторопливо направились к выходу из залы.

— Дуван, собери им все, что надо в дорогу! — негромко приказал князь, когда за лицедеем и старым тысяцким закрылись обе дверные створки. — Не жмись, дай с запасом…

— Собрать-то можно, — почесал в затылке казначей, — да кляча у них такая, что не враз потянет. А ежели я еще насчет запаса распоряжусь, так она вообще с места шарабан не стронет.

— А пусть вместо нее в оглобли Лиходея моего впрягут, — сказал Владигор, — он любой воз стронет, хоть булыжником его нагрузи.

— Слушаюсь, князь! — коротко кивнул Дуван. — Будет исполнено!

— Все свободны! — воскликнул князь, направляясь к трону.

Казначей подхватил красной пятерней жирную прядку волос, перебросил ее за ухо и, нахлобучив на свое плешивое темя соболью шапку с малиновым верхом, задом попятился к двери. Следом потянулись остальные, и вскоре в зале остались лишь двое оруженосцев, истуканами замершие по обе стороны двери.

«Что ж, наверное, так положено, — подумал Владигор, глядя на их застывшие физиономии и выпученные, неморгающие глаза, — не нами это началось, не нами и кончится. Можно, конечно, и отослать их, но к чему народ в соблазн вводить — пусть стоят, раз они мне по княжескому моему чину положены…»

Князь взялся за рукоять богатырского меча, торчащую из ножен на поясе, потянул ее и вдруг с удивлением почувствовал в руке привычную тяжесть цельного клинка. Сверкающий, остро отточенный, он легко выскальзывал из ножен следом за украшенной изумрудами крестовиной, и, сколько ни приглядывался Владигор к его зеркальным граням, его зоркие глаза не смогли заметить на них ни малейшей трещинки или царапинки. Но, перевернув рукоять, князь заметил на поперечине узкую золотую пластинку с выгравированной надписью: «Нос victor eris!»

— Что это значит? — тихо, одними губами, прошептал он.

— Сим будешь побеждать, — прошелестел за его плечом голос Белуна.

Владигор быстро обернулся, но рядом с троном никого не было, и лишь легкий, неизвестно откуда взявшийся ветерок слегка коснулся его лица и полетел к распахнутому на закат окну, завивая пыль широкими серебристыми воронками.

Когда весеннее синегорское солнце начинает клониться к пологим, поросшим темным ельником холмам на горизонте, Владигор покидает свою светлицу и на косматом вороном жеребчике выезжает за ворота. Князь держит путь за окраину Стольного Города, за Посад, на берег Чарыни, чей темный, пробудившийся поток напористо взламывает рыхлый, жиловатый лед и с колким, студенистым шелестом громоздит друг на друга угловатые льдины. Редкие в этот послеполуденный час прохожие почтительно, но с достоинством кланяются своему князю, и он отвечает на их поклоны веселой улыбкой и легким кивком головы.

На берегу пустынно и тихо, и лишь издали, там, где выше по течению торчат из студеной воды скользкие сваи пристани, доносится дробный перестук топоров и визг длинных пил, распластывающих на доски стволы вековых лиственниц. Но не эти привычные звуки занимают внимание князя; спустившись по откосу, он привстает на стременах и, придержав жеребчика, вглядывается в очертания ямы на низком, пологом берегу. Владигор помнит, как в эту яму провалился погребальный костер, но морозы, ветры и оттепели почти напрочь отбили от старого кострища запах гари, а солнце растопило снег по северной кромке, и по ней уже брызнули золотые искорки мать-и-мачехи. Кажется, что от прошлого не осталось и следа, но стоит князю тронуть шпорами крутые бока жеребчика, как он пятится, оседает на задние ноги и утробно храпит, выкатывая на всадника влажный лиловый глаз.

Владигор не упорствует в своем желании приблизиться к яме. Он легким рывком наборной уздечки разворачивает мохнатую лошадиную морду в сторону реки, и конь крупной послушной рысью устремляется к берегу по едва заметной, вытаявшей из-под снега тропке. Тропа вьется вдоль реки и вскоре приводит князя к могучему дуплистому дубу, на нижнем суке которого понуро висит иссушенный морозами и ветрами человеческий скелет. При виде этой картины Владигор невольно тянется к мечу, чтобы перерубить веревку и, сотворив скромный обряд, зарыть несчастного висельника под дубовыми корнями, но в последний миг что-то останавливает его руку, и князь проезжает мимо в надежде, что вскоре либо истлевшая веревка, либо шейные позвонки оборвутся под тяжестью мертвеца, и, стало быть, незачем осквернять благородный клинок.

Проезжая мимо дуба, князь порой замечает между его корнями сморщенную, вытаявшую из-под снега грушу или размокший печатный пряник, поклеванный полевыми птицами и погрызенный мышами. Владигор всматривается в грубый рисунок коры, стараясь различить черты идола, которому было предназначено это приношение, но не видит ничего, кроме глубоких извилистых трещин и косого огромного дупла, куда спокойно может пролезть взрослый человек. Порой у князя возникает озорное желание вскарабкаться по стволу и нырнуть в утробу старого дерева, но, оглядевшись вокруг, он пересиливает свой детский порыв и, одернув кафтан, едет дальше степенным, размеренным шагом.

Весенний лес встречает Владигора глубокой предвечерней прохладой, густо напоенной запахами прелой листвы и болотных кочек, выставивших из-под снега свои жесткие растрепанные головы. Порой конское копыто задевает растянутый поперек тропы волосяной силок, и он лопается с тонким, дрожащим звоном. Тогда князь останавливает жеребчика, спешивается и, отыскав среди сухих травяных стеблей порванные концы петли, связывает их ловкими, сноровистыми пальцами.