Прошло еще сколько-то времени, и наследственные магические способности Мейглин, молчавшие до сих пор, вдруг взбунтовались в ней. Особенно тяжело ей было весной, когда дули сильные ветры. Ее кровь словно знала, что в это время стражи-кентавры вели поредевшие стада единорогов туда, где им предстояло провести весну и лето. Но дарования Мейглин не получили должной выучки. И не было рядом мудрого наставника, способного понять тревоги ее сердца и направить ее дарования в нужное русло. Девушку посещали сны и видения; они будоражили ее душу не только в праздничные ночи, когда племя собиралось у священного колодца, зажигало ритуальный костер и затевало пляски, дошедшие из глубины веков. Разумеется, Мейглин не делилась своими тревогами ни с кем, а Тобас и прислуга даже не замечали, какой отсутствующий взгляд бывает иногда у нее по утрам. На ее усердии это никак не отражалось. С рассвета до заката Мейглин часто ходила за водой к священному колодцу, выложенному кирпичом-сырцом. Она всегда знала, когда кто-то следил за нею, прячась среди теней. Тело девушки заранее предупреждало ее, покрываясь гусиной кожей.
Те, кто следил за нею, передвигались бесшумно, а их следы быстро развеивал ветер. Мейглин не страшилась людей из клана и пустынного племени. С последними она всегда была учтива, помня, на чьей земле стоит владение Тобаса. У нее не появлялось и мысли выйти из дома в ночь новолуния, когда племя собиралось возле колодца, дабы воздать почести своей богине.
Мейглин умела скрывать замешательство, если вдруг у нее за спиной неслышно появлялись старухи из племени. С ними нужно было себя вести особенно осторожно; любой пристальный взгляд они могли счесть дерзким и оскорбительным. Увидев их, Мейглин неизменно склоняла голову и отходила, уступая им место. Столкнувшись со старухами в первый раз, она решила помочь им наполнить водой кожаные бурдюки. Наверное, то была непростительная дерзость. Однако старухи лишь улыбнулись и вежливо отказались. Они называли Мейглин Аншлиния, что на древнем языке означало «заря». Но этот язык был ей неведом. В ответ она только улыбалась, даже не подозревая, что древнее слово дарило ей надежду. Мейглин всегда считала это слово чем-то вроде благословения или комплимента. Окажись рядом маг, он бы объяснил девушке, что племена Санпашира чтят молчание и обращаются к кому-то лишь в особых случаях.
Впрочем, работа на постоялом дворе не оставляла ей времени для любопытства. Поскольку заведение Тобаса было единственным в пределах двух дней пути, сюда заглядывали все путники. И всех здесь принимали с одинаковым вниманием, никого не отвергая и не выделяя. Так требовали законы священной земли. Мейглин не раздумывала над тем, кому она наливает эль и для кого печет в дорогу хлеб. Иногда ей доводилось услышать музыку паравианской речи. Откуда появлялись эти таинственные посетители? Куда и зачем исчезали? У Мейглин хватало благоразумия не спрашивать об этом ни у Тобаса, ни даже у словоохотливой поварихи. Паравианский язык, на котором веками говорили ее предки, был совершенно ей неизвестен. Может, это и к лучшему, ибо кто знает, какие потрясения пришлось бы ей пережить. Ведь едва успевали уехать говорившие на паравианском языке, как Мейглин уже подавала миски и кружки шумной ватаге охотников за головами, которым не терпелось поскорее набить свои седельные сумки трофеями и получить вожделенную награду. В последнее время эти головорезы появлялись на постоялом дворе все чаще и держались куда наглее, чем прежде. Новые правители городов упивались своей крепнущей властью.
Как-то на постоялый двор заявилось двое охотников за головами, считавшихся самыми жестокими и безжалостными убийцами. Говорили, что они не щадят ни беременных женщин, ни маленьких детей. Отряды головорезов уже не боялись углубляться в пустыню. Плата за каждого убитого «варвара» постоянно возрастала.
— Все они — просто алчные дурни, — презрительно заявил торговец, трапезничающий за соседним столом. — Деньги затмили им разум, а как столкнутся с древними расами, так его напрочь отшибет.
Охотники подняли его на смех, и тогда купец рассказал им про брата своего деда.
— Угораздило его оказаться ночью возле каменных глыб. Взошла луна. Видит — со всех сторон туда сбегаются единороги. Это все, что от него сумели узнать. Потом он свихнулся и стал хуже малого ребенка. Жена его с ложки кормила и только успевала штаны застирывать. По-моему, тайны там или не тайны, а нечего туда соваться. Пусть это клановое охвостье торчит на своих священных землях. Такой жизни, как у них, не позавидуешь. Говорят, у них ведьмина кровь. По наследству передается, точно зараза. У самих гнилое семя, и у детей тоже.
— Нечего пугать меня безумием, — заявил один из охотников.
Второй — дородный детина — шумно его поддержал.
— Солнечные дети уже свалили из Селькийского леса вместе с кентаврами, которые их стерегли. Ну, что теперь охраняют там кланы? Почему они не пускают нас охотиться там, где нам нравится? Но мы больше и спрашивать не будем. Перебьем их всех, и дело с концом.
Опять наступила весна. Слухи, достигавшие постоялого двора, подтверждали прошлогодние слова охотника за головами. Под неотступным напором Деш-тира древние тайны теряли свою силу. Древние расы куда-то исчезали. Наемники все более наглели. Истребление кланов становилось привычным делом. Охотники за головами вторгались в священные пределы, но уже не было стражей-кентавров, чтобы преградить им путь.
Впервые за многие годы кланы перестали чувствовать себя в Санпашире хозяевами. Дозорные больше не наведывались на постоялый двор за провизией. Они теперь редко появлялись даже у священного колодца, а если и приезжали, то по ночам.
В одну из звездных ночей, отправившись за водой, Мейглин повстречала у колодца рыжеволосую дозорную. Как у всех женщин клана, ее волосы были особым образом заплетены в косу. Темнота придала Мейглин смелости. В первый раз любопытство заглушило в ней осторожность. Девушка отважилась назвать имя, слышанное ею от матери в день их расставания.
— Он был другом моих родителей, — неуклюже соврала Мейглин и осеклась под цепким взглядом дозорной.
— Эган Тейр-Диневаль, кайден эан? — удивленно спросила дозорная, вскинув брови.
Дальше она быстро заговорила на паравианском языке, ожидая, что Мейглин поддержит разговор. Мейглин вымученно улыбнулась.
— Я не училась древнему языку, — призналась она.
— Не училась? — Дозорная передернула плечами, но слова девушки не оскорбили ее. — Поди в городе родилась? Или сбежала из клана, побоявшись пройти настоящее посвящение?
