другой до тех пор, пока не получилась весьма непрочная башня. Казалось, ее способен обрушить легчайший ветерок. Печная труба покосилась, кирпичи торчали из нее под самыми невозможными углами. Нижний этаж дома казался прочным, но второй будто съехал в одну сторону, третий – в противоположную,
четвертый располагался посередине, и в результате получилась башня с многочисленными окнами, задернутыми занавесками. Уоллесу почудилось, что одна занавеска шевельнулась, словно кто-то тайком смотрел в окно, но это, возможно, была просто игра света.
Снаружи дом был обшит досками.
Но еще и выложен кирпичом.
И… сырцом?
Одна стена была выстроена из бревен, словно на каком-то этапе строители хотели соорудить избушку. Эта избушка была родом из сказки, являлась подобием необычного, прячущегося в глубине леса сказочного домика. Возможно, в нем жил добрый лесник или же ведьма, готовая испечь Уоллеса в печке, так что его кожа, почернев, потрескалась бы. Уоллес наслушался в свое время рассказов о всяких ужасах, творившихся в подобных домиках, – и все это ради Очень Важного Урока. И потому чувствовал он себя очень и очень неважно.
– Что это за место? – спросил Уоллес, когда они остановились у крыльца. Рядом с клумбой стоял небольшой зеленый скутер, цветы были невероятно яркими – желтыми, красными и белыми, но темнота приглушала их сияние.
– Потрясающе, правда? – сказала Мэй. – А внутри все еще более причудливо. Люди стекаются отовсюду, чтобы посмотреть на этот дом. По вполне понятным причинам он знаменит на всю округу.
Она хотела было взойти на крыльцо, но тут он выдернул свою руку из ее руки:
– Я не пойду внутрь.
Она оглянулась на него:
– Почему?
Он махнул рукой в сторону дома:
– Он не кажется мне безопасным, потому что построен не по правилам и может рухнуть в любой момент.
– Откуда тебе знать?
Он воззрился на нее:
– А разве ты сама не видишь? Я не желаю оказаться погребенным под развалинами, когда это произойдет. Это подсудное дело. А я знаю все о таких делах.
– Хм. – Мэй, как можно дальше запрокинув голову, окинула дом внимательным взглядом. – Но…
– Но что?
– Ты мертв. И потому неважно, рухнет он или нет.
– Это… – Он сам не знал, что собирался сказать.
– И кроме того, он всегда был таким, сколько я здесь живу. И еще не упал. И вряд ли упадет сегодня.
Он вытаращил на нее глаза:
– Ты живешь здесь?
– Ну да. Это наш дом. Так что, может, проявишь хоть какое уважение? А о доме не беспокойся. Если бы мы все время беспокоились по пустякам, то упустили бы много чего важного.
– Тебе говорили, что ты любишь говорить афоризмами, словно печенье с предсказаниями? – съязвил Уоллес.
– Нет. Потому что намекать на то, что я азиатка, – это расизм.
Уоллес побледнел:
– Я… это не… я не хотел…
Она долго смотрела на него, позволяя бессвязно оправдываться, а потом наконец сказала:
– Ага. Ты не имел в виду ничего такого. Рада слышать это. Знаю, тебе все тут в новинку, но ты все же думай, прежде чем говорить, о'кей? Тем более что я одна из немногих, кто способен видеть тебя.
Она взошла на крыльцо, перешагивая сразу через две ступеньки, и остановилась у двери. С потолка свисали длинные вьющиеся растения в горшках. В окне была табличка с надписью ЗАКРЫТО НА СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ. На двери имелся старинный металлический молоток в форме листа дерева. Мэй подняла его и три раза постучала.
– Почему ты стучишь? Ты же живешь здесь, – удивился он.
Мэй посмотрела на него:
– Да, живу, но сегодня все не как обычно. Ты готов?
– Может, придем сюда позже?
Она улыбнулась, будто он насмешил ее, и Уоллес, хоть убей, не понял, что такого забавного он сказал.
– Нынешний момент ничуть не хуже любого другого. Просто нужно решиться на первый шаг. И ты способен сделать его, Уоллес. Знаю, трудно верить во что-то, особенно перед лицом неведомого. Но я верю в тебя. А ты хоть немного веришь мне?
– Я тебя совсем не знаю.
Она еле слышно промурлыкала:
– Разумеется, не знаешь. Но существует только один способ исправить это, верно?
– Стараешься заслужить свою десятку?
Она рассмеялась:
– Как и всегда. – И положила ладонь на дверную ручку: – Идешь?
Уоллес оглянулся на дорогу. Она была погружена в темноту. На небе светило больше звезд, чем он когда-либо видел. Он чувствовал себя маленьким, незначительным. И потерявшимся. О, как же основательно он потерялся.
– Первый шаг, – прошептал он себе под нос.
Он снова повернулся к дому. Сделал глубокий вдох и расправил грудь. Взбираясь по ступенькам, он не обращал внимания на то, как хлопают по ним его шлепанцы. Он способен сделать, что ему предназначено. Он Уоллес Финес Прайс. Люди ежились, заслышав его имя. Стояли перед ним в страхе. Он был холоден и расчетлив. И все время делал круги по воде, словно акула. Он был…
…он споткнулся на последней, покосившейся ступеньке и чуть было не навернулся лицом вниз.
– Ага, – проговорила Мэй. – Осторожно тут. Прошу прощения. Нужно сказать Хьюго, пусть ее починят. Мне не хотелось бы, чтобы ты отвлекался от происходящего. Все это очень важно.
– Все это я ненавижу, – произнес Уоллес сквозь стиснутые зубы. Мэй распахнула дверь в «Переправу Харона. Чай и Выпечка». Петли скрипнули, и из дверного проема полился мягкий свет, сопровождаемый явственным запахом специй и трав: имбиря и корицы, мяты и кардамона. Он понятия не имел, как сумел определить, чем там пахнет, но как-то сумел. Помещение внутри не было похоже на офис, оно показалось ему более знакомым, чем его собственный дом, куда воздух попадал через кондиционер, где стоял запах чистящих средств, где все было металлическим и не оставалось места воображению, и хотя он ненавидел стоявшее там зловоние, но все же привык к нему. Оно обеспечивало безопасность. Оно было реальностью. Чем-то знакомым. Оно было всем, что он знал, с ужасом подумал он. И что это, скажите на милость, говорит о нем самом?
Трос, привязанный к крюку, опять завибрировал, таща его вперед.
Ему хотелось убежать как можно дальше – куда ноги способны унести его.
Но вместо этого Уоллес, которому теперь было нечего терять, вошел вслед за Мэй в дом.
Он ожидал, что внутри дом будет выглядеть так же, как и снаружи – мешаниной архитектурных наворотов, малопригодной для проживания и готовой развалиться.
И его ожидания оправдались.
Свет здесь был приглушенным, он исходил от разномастных светильников, привинченных к стенам, и от неприлично большой свечи на
