Вот на эти сундуки Анжелка и пялилась: ей явно хотелось покопаться там. Я же такого желания совершенно не испытывала. Скорее меня насторожили небольшие бортики, набитые на их крышки. Складывалось такое ощущение, что эти деревянные бортики сделаны для того, чтобы с узкого лежбища не сваливался матрас или тюфяк. Невольно подумалось: «Неужели в этой комнате с нами еще кто-то ночевать будет? Так мы хотя бы перед сном могли бы обсудить, что и как будет дальше. А если здесь ночует Луиза, то даже поговорить не сможем.».
Ужин нам принесли все же гораздо более вкусный, чем в трактире. Я с удовольствием пила молоко и уплетала потрясающе вкусные печеные пирожки. Начинка была разная: одни с требухой и луком, вторые с какой-то крупой, рубленым яйцом и щедрой долей сливочного масла. Сестрица трескала пироги наравне со мной и недовольно бурчала:
-- Если столько теста на ночь жрать, от фигуры скоро ничего не останется! Интересно, здесь вообще нормальная еда бывает?
-- Поживем – увидим, – я не собиралась слушать ее бесконечное брюзжание, потому и оборвала сестру без всякой жалости.
Слава всем богам этого мира, но зашедшая нас проведать перед сном Луиза строго сказала:
Портрет Луизы.
-- Барышни вы уже взрослые, на выданье, так что госпожа баронесса не велела при вас круглосуточно быть. Оно, конечно, здесь у вас потеплее, – с некоторым сожалением вздохнула она, невольно бросив взгляд на те самые сундуки. – Но чего господа велят, исполнять надобно! Так что молитесь. А свечку я сейчас заберу.
Она плотнее задернула на окнах толстые шторы и вышла, прихватив со стола свечной огарок. Раздевались мы почти в темноте, чуть приоткрыв дверцу печки для освещения.
Глава 10
Тюфяк, на котором мы улеглись, явно не способствовал хорошему сну. Даже в трактире подстилка была помягче. Одна радость, что кровать оказалась шире, и нам не пришлось лежать валетом. Видеть у своего лица ноги другого человека -- удовольствие ниже среднего.
Мы ворочались, пытаясь взбить плоские слежавшиеся подушки, пахнущие не слишком приятно, но получалось плохо. Наконец сестрица злобно прошипела:
-- Неужели мы так и будем всю жизнь жить в этом кошмаре?!
-- Знаешь, мне кажется, ты не понимаешь простой вещи: лучше жить здесь, чем удобно лежать в гробу. Мне кажется, ты слегка упустила из виду то, что мы с тобой умерли. Умерли, благодаря тебе.
Похоже, сестрица собиралась продолжать страдать и жаловаться, но выслушав мою отповедь, только протяжно вздохнула. Через некоторое время она заговорила опять:
-- Слушай, Оль… Ты же видишь, что мы здесь с тобой совсем чужие?! Ведь мы даже ни с кем нормально поговорить не можем. Нас просто не поймут. Они все не знают, что такое машина и самолет, что такое интернет и мобильник… – Анжелка повозилась на узкой кровати и, повернувшись ко мне лицом, продолжала вполголоса: – Мы с тобой здесь самые близкие друг другу люди. Понимаешь меня?
-- Анжела, близкие люди на чужого мужика не зарятся, а мои близкие люди и своим собственным не изменяют.
-- Ну прости, прости меня!.. Ну бес меня попутал! Ты пойми, если мы будем как чужие держаться, нас же местные просто в угол задвинут. Ты понимаешь, что сейчас все в точности будет, как в тех самых романах про попаданок? Мы с тобой отправимся на отбор невест! И там будут десятки конкуренток. И все против нас с тобой!
На секунду я задумалась, соображая, что за отбор. Конечно, иногда я читала про этих самых попаданок, но там обычно была магия, с помощью которой они открывали всевозможные трактиры и прачечные. И зарабатывали себе на жизнь.
-- Что за отбор невест? Я знаю, что есть «академки»: это когда попадают в академию магии и там учатся. Есть историческое фентэзи, где они всякие кружева и носки вяжут. С отбором невест что-то я не помню таких…
-- Да все просто! Нас привезут в королевский дворец, а там всякие принцы и герцоги. Понимаешь? Они будут выбирать себе невест. И надо, чтобы мы понравились самому богатому и знатному. Только ты учти, что там таких, как мы, может не один десяток будет, а может и не одна сотня! Так что, Оль, давай уже забудем старые счеты?
Я молчала, не зная, что ответить. Мы уже двое суток в этом странном мире, и, может из-за новизны впечатлений, а может, и от страха быть пойманной, вся земная трагедия как-то не шла в голову. Казалось, что она произошла давным-давно и все это давно уже не имеет никакого значения. Но ведь сейчас сестрица требовала от меня доверия и помощи. А готова ли она сама помогать? Что-то я не уверена. А она продолжала уговаривать:
-- Ты послушай, Оль… Лучше же за богатого выйти и хотя бы одежду нормальную носить, жить во дворце, а не в такой избе, где мы очнулись. Ты понимаешь, что здесь, наверное, даже стиральных машинок нет? Вот выйдешь за нищего и будешь сама руками и стирать!
Она некоторое время еще приводила весьма весомые доводы и уговаривала. И в конце концов я сказала «да». Но при условии: она больше не устраивает концертов и истерик. Потому что в этом мире ей никто и ничего не должен. Мы все делаем пополам. Я не собираюсь наниматься к ней в личные прислуги. И если где напакостит, пусть на меня не сваливает!
Обрадованная сестрица только без конца шептала:
-- Конечно-конечно! Разумеется, все пополам! Если ты выйдешь за принца, ты и позаботишься обо мне. А я, если выйду, то уж ни за что тебя не брошу! Страшно же остаться совсем одной!
***
Утром явилась Луиза, и нам опять пришлось умываться из одной миски. Хорошо хоть полотенце дала чистое. Затем, прихватив со стола свечу, она пошла по коридору, освещая нам дорогу и приговаривая:
-- Вы баронессе-то, барышни, сильно не перечьте! Она даже матушку свою в железном кулаке держит, а уж с вами-то и вовсе… – договорить она не успела и просто распахнула перед нами тяжелую дверь.
Трапезная была довольно большой комнатой, метров тридцать пять-сорок квадратных. На этот прямоугольник приходилось целых три окна, сейчас плотно закрытых деревянными ставнями снаружи. Думаю, это делалось для сохранения тепла. В центре зала стояли два длинных стола, составленных буквой «Т».
За короткой перекладиной сидели две женщины, одетые в черное. Сразу было видно, что это мать и дочь. Нашей мачехе, баронессе Ингерд, было чуть больше тридцати. Полноватая, даже слегка рыхлая женщина смотрела на нас внимательно и строго. Черное платье, отделка из неплохих кружев на манжетах и у шеи. Волос не видно совсем: на голову накручен большой кусок ткани, изображая что-то среднее между чепцом и тюрбаном. По белой ткани головного убора лежит атласная черная лента. Из-под этого тюрбана не видно ушей, зато свисают две цепочки с довольно крупными серебряными серьгами.
Пожалуй, лет в двадцать она была красива. И скорее всего, природная блондинка. Сейчас на лице сохранились реденькие тонкие брови сероватого цвета, а ресницы хоть и были длинными, но настолько светлыми, что казались почти незаметными. Верхняя губа очень тонкая, нижнюю она поджимала. Из-за этого выражение лица было строгое и недовольное.
Матушка ее была грузной оплывшей старухой в платье попроще, но таком же вдовьем. А поверх белого чепца у старухи была накручена черная атласная скрутка, подчеркивающая статус вдовы.
