на плече ее зеленого одеяния виднелся шнур дедиката. Быстро и умело женщина зажгла восковые свечи, обмыла голову Ингри едким мылом и принялась зашивать рану.
Сидя перед ней на скамье, глядя на собственные колени и стараясь не морщиться при каждом уколе иглы, Ингри поинтересовался:
— Скажите, есть ли в храме Ридмера волшебники? Или святые? Или младшие святые? Или… или хотя бы ученые?
Женщина рассмеялась.
— Да откуда им тут взяться, милорд? Три года назад настоятель из ордена Отца привозил волшебника для расследования обвинения в магии против местной жительницы, только тот ничего не обнаружил. Настоятель как следует отчитал доносчиков и велел им оплатить свои дорожные расходы. Этот волшебник, скажу я вам, оказался совсем не таким, как я ожидала, — брюзгливым стариком в белых одеждах Бастарда, не слишком-то довольным, что его вытащили в такую даль посреди зимы. Вот в школе при храме, где я училась, был младший святой, — женщина вздохнула при воспоминании о тех временах, — и хотела бы я обладать хоть половиной его здравого смысла, не говоря уже о дарованных богами проницательности и искусстве. Что касается ученых, то, кроме матери Марайи, ведающей школой Леди Весны, и самого настоятеля, никого не найдется.
Ингри был разочарован, но не удивлен. И все равно волшебника или святого… хоть кого-нибудь, способного подтвердить или опровергнуть тревожащие утверждения леди Йяды, найти нужно. И поскорее.
— Ну вот, — с удовлетворением кивнула служительница-дедикат, завязывая последний узелок. Когда она дернула нитку, Ингри чуть не вскрикнул и притворился, будто закашлялся. Ножницы щелкнули, и это сказало ему, что пытка закончена. Ингри с трудом выпрямился.
У задней двери раздались голоса и шаги, и служительница Матери обернулась. В госпиталь вошли две жрицы, один из членов городского совета, леди Йяда и рыцарь Геска. Слуги несли следом постельные принадлежности.
— Это еще что такое? — спросила целительница, бросая наледи Йяду подозрительный взгляд.
— С вашего позволения, дедикат, — поклонился член городского совета, — эта женщина переночует здесь, поскольку больных сейчас под вашим надзором нет. Сопровождающие ее женщины будут спать в одной с ней комнате, а я — снаружи у двери. Этот человек, — он кивнул в сторону лейтенанта гвардейцев, — обещал выставить у дома часового.
Служительницу Матери такая перспектива явно не порадовала; сопровождающие леди Йяду женщины тоже смотрели мрачно.
Ингри обвел взглядом помещение. Здесь было чисто, но уж очень голо…
— Здесь?..
Леди Йяда с иронией подняла брови.
— Согласно вашему приказу, меня не отвели в городскую тюрьму, за что я благодарна. Единственная свободная комната в доме настоятеля предназначена для вас. Гостиница забита вашими гвардейцами, а зал в храме — свитой Болесо. Во время предписанного бдения, мне кажется, большая часть будет спать, а кое-кто — пить. Почему-то ни одна добропорядочная жительница Ридмера не пожелала пригласить меня в свой дом. Так что мне ничего другого не остается, как воспользоваться гостеприимством богини. — Улыбка леди Йяды была ледяной.
— Ох… — после паузы пробормотал Ингри, — понятно.
Горожанам, которые знали Болесо только по слухам, убийца золотого принца должна казаться… ну, едва ли не героиней. Она не только представлялась опасной преступницей, но на любого, кто был бы замечен в сочувствии ей, легла бы тень измены.
«Чем ближе к Истхому, тем ситуация будет становиться хуже».
Ингри, который не мог предложить более приемлемого решения, только неловко поклонился и позволил служительнице Матери проводить себя до двери.
— Отправляйтесь-ка вы теперь в постель, милорд, — посоветовала та, поднимаясь на цыпочки, чтобы еще раз осмотреть наложенный ею шов; доброе расположение духа быстро вернулось к целительнице. — После такого удара по голове вам бы лучше полежать день или два.
— Мои обязанности, к сожалению, этого не позволят, — вздохнул Ингри. Довольно неуклюже поклонившись служительнице Матери, он пересек площадь, направляясь к дому настоятеля с намерением выполнить хотя бы первую часть предписания.
Священнослужитель, закончив чтение молитв над телом Болесо, ждал Ингри. Ему не терпелось обсудить дальнейшие церемонии, а главное, услышать новости из столицы. Настоятель выразил беспокойство по поводу ухудшающегося Здоровья священного короля, и Ингри, который сам уже четыре дня не получал никаких известий, предпочел ответить обнадеживающе, но уклончиво. Настоятель произвел на него впечатление искреннего, добродетельного пастыря душ и истинной опоры своего провинциального храма, но человека, далекого от учености и тонкостей теологии. Это был не тот Церковник, у которого можно было бы искать разрешения Духовных проблем леди Йяды.
«Или моих собственных…»
Ингри решительно перевел разговор на практические надобности для предстоящего путешествия в столицу, потом сослался на боль от ран и улизнул в свою комнату.
Это оказалась тесная, но благословенно уединенная каморка на втором этаже. Ингри на минуту распахнул окно, взглянул на тусклые масляные лампы у входа в храм и гораздо более яркие звезды на небе, натянул одолженную настоятелем ночную рубашку и осторожно опустился на постель. Он попытался, несмотря на ноющее плечо и шум в голове, обдумать свалившиеся на него трудности, но скоро уснул.
Снились Ингри волки.
Он предполагал, что временем для совершения обряда должна была бы быть глухая полночь, но отец позвал его в зал замка в середине дня. В узкие щели окон, выходивших на бурный Бирчбек в шестидесяти футах под стенами замка, лился прохладный, лишенный теней свет, в подсвечниках на стенах горели восковые свечи, и их теплое медовое сияние мешалось с сумраком пасмурного дня.
Лорд Ингалеф кин Волфклиф был спокоен, хотя напряжение последних дней оставалось заметно; сына он встретил обнадеживающей улыбкой. У юного Ингри от волнения и страха перехватило горло. Храмовый волшебник, Камрил, с которым Ингри познакомился только накануне вечером, стоял в готовности; на его обнаженном теле, прикрытом лишь набедренной повязкой, виднелись нанесенные краской древние символы. Ингри-подростку он казался старым, но теперь, во сне, Ингри понял, что на самом деле Камрил был совсем молод. Знание последующих событий заставляло Ингри высматривать в лице жреца признаки замысленного им предательства. А может быть, Камрил просто переоценил свои силы, и к несчастью привели невезение и некомпетентность? Тревога в его бегающих глазах могла говорить и о том, и о другом — или обо всем сразу.
Потом взгляд юного Ингри остановился на волках — прекрасных и опасных, и отвести от них глаза он больше не мог. Седой охотник, присматривавший за животными, должен был умереть от бешенства за три дня до отца Ингри.
Старый волк был огромен и силен, и веревки приводили его в ярость. Под густым серым мехом перекатывались могучие мышцы; на шкуре виднелись старые шрамы и новые порезы, так что мех покрывали пятна свежей крови. Зверь рвался
