Брат Кадфаэль начал длинную благодарственную молитву, я сказал: «Ad gloriam», Господь поймет, и принялся резать гуся. Четверть часа только раздирали гуся и жевали, я еще и запивал вином, на самом деле здесь то ли забыли, как изготавливать крепкие напитки, но вино не крепче пива, я запивал чуть ли не каждый кусок, гусь жестковат, передержали над углями, играют в мужественных мужчин, пренебрегают сковородами.
Кадфаэль первым отвалился от стола, снова прочел молитву, в глазах виноватость, все-таки позволил себе ощутить удовольствие от еды, а настоящий волевой человек не должен себе позволять такие низменные слабости.
— Солнце вышло из-за туч, — сказал я с удовлетворением, — нет на солнце пятен. До чего же я хорош, до чего приятен!
Брат Кадфаэль посмотрел на меня с укором.
— Брат Ричард, какое солнце? Мы на закате в город въехали!
— Когда я сыт, — объявил я, — для меня всегда солнце!
— Чревоугодие — грех…
— Брат Кадфаэль, это у меня-то при такой жизни чрево? Ты еще не видел чреватых! И представить не можешь, что придет время, когда целые страны будут ломать головы, как бы похудеть… А пока что счастье вообще в том, чтобы вообще поесть. Так что я человек скромный, поел — и счастлив. Правда, у каждой части тела свой идеал счастья…
Он не врубился, покачал головой.
— Как можно быть счастливым, когда мир все больше, погружается в горе?
— Горе не заедают, — согласился я. — Но запить можно. Мы пьем за яростных, за непохожих, за презревших грошовый уют… Наш капитан, обветренный как скалы, вышел в море, не дождавшись дня… наверное, тоже несет просвещение в дальние земли. Ведь ad cogitandum et agendum homo natus est, то есть для мысли и действия рожден человек, не так ли? Так что запей вот этот кусочек гуся, брат. Тем самым ты укрепишься и телом, ведь в здоровом теле…
Он мягко улыбнулся.
— Знаю, в здоровом деле — здоровый дух. Но древние ошибались, на самом деле — одно из двух. В миру чаще всего говорят: нищ духом, зато какое тело! И, конечно же, предпочитают именно могучее тело.
Я подозвал пробегающего мальчишку с подносом, бросил ему серебряную монетку.
— Чего-нить сладкого. На десерт!
Мальчишка исчез, брат Кадфаэль сказал с укором:
— Деньги следует презирать.
— Особенно мелочь, — согласился я. — Брат Кадфаэль, деньги счастья не заменяют, зато помогают обходиться без него. А для простого человека разве это не важнее? Деньги — не самое главное в жизни, когда они есть.
Он покачал головой:
— Владеть собой — разве не богатство?
— Легко быть святым, — возразил я, — сидя на Синайской горе, в пустыне или в тайге. Гораздо сложнее оставаться святым, сидя на базаре.
Брат Кадфаэль помолчал, в ясных глазах уважение и немой вопрос.
— Брат Ричард, я вижу, что ты очень хорошо понимаешь наши трудности, если затрагиваешь вопросы, над которыми ломают головы отцы церкви.
Я усмехнулся, сказал легким тоном, стараясь все перевести в шутку:
— Счастье — это когда тебя понимают. А когда поймут — беда!
Кадфаэль хотел что-то возразить, но умолк на полуслове, на лице появилось тревожное выражение. Я повернулся; на пороге осматривается рослый мужчина в синем кафтане поверх стального панциря, на голове шлем с плюмажем, однако лицо открыто, нехорошее лицо: с близко посаженными глазами и непропорционально широким ртом, однако губы плотно стиснуты, придавая лицу угрюмое озлобленное выражение.
Он оглядел зал оловянными глазами, к нему поспешил подросток, но вошедший уже заметил нас с Кадфаэлем, отмахнулся и пошел через зал в нашу сторону. За ним, громыхая железом, нарочито задевая сидящих за столами, двинулись двое мордоворотов, с короткими мечами у поясов.
— Ну-ка, харя, громче тресни, — проговорил я негромко. — Тихо, брат Кадфаэль, тихо. Я знаю, ты драчливый, особенно по пьяни, но мы же в приличном месте…
Он пугливо огляделся, за соседним столом звероватого вида мужики заревели хриплыми голосами песню о веселой резне в урочище Темных Мечей. Чуть дальше двое затеяли борьбу на локтях, с другой стороны выставив остриями кверху ножи.
Я же чуть отодвинулся от стола, чтобы не зацепиться, вскакивая, молот на поясе напомнил о себе приятной тяжестью. Широкоротый идет, шагая тяжело, набычившись, всем видом вызывая на драку, и двое за ним держатся тоже весьма, скажем скромно, вызывающе. Он не только одет богаче, но даже ножны меча расшиты золотом, в то же время не выглядит сеньором, что-то выдает слугу, хоть и высокого ранга.
Он остановился перед нашим столом и сказал непререкаемым тоном:
— Эй, вы двое! Собирайтесь, пойдете со мной.
Брат Кадфаэль сделал движение встать, я взглядом пригвоздил к месту, осведомился со всей кротостью:
— Кто столь любезно приглашает нас, смиренных служителей Христа?
Он прорычал:
— Лорд Марквард!
Я осведомился еще почтительнее:
— А этот лорд… Марквард, он больше или меньше императора? Короли ему сапоги чистят?
Широкоротый надулся, выпятил грудь, еще не врубившись, что именно я спрашиваю, ответил напыщенно:
— Сеньор Марквард владеет здешним замком! Ему принадлежат самые богатые земли в округе. И даже этот постоялый двор на его земле.
Я взглядом предостерег Кадфаэля, чтобы не вскакивал ни в коем случае, заметил с тем же елеем в голосе:
— Но мы с моим смиренным спутником не принадлежим.
Широкоротый наклонился над столом, упершись кулаками в столешницу, прорычал мне прямо в лицо:
— Ты что, не понял?.. Или тебя вести на веревке? Ты знаешь, кто я? Я — Клотар, глава всего войска лорда Маркварда!
Я мгновенно схватил его обеими руками за шею, раз уж нагнул так удобно, с силой ударил о столешницу. Раздался такой звон, будто шлем использовался как пустое ведро для собирания болтов и гаек. Я отпихнул обмякшее тело и вскочил, меч блеснул в руке уже обнаженный, готовый к бою.
— Что-то я сегодня добрый, — сказал я с неудовольствием. — Противно даже. Но вам, болваны, так легко не отделаться.
Болваны ухватились за рукояти мечей, но остановились. Человек, который держит ладонь на рукояти, еще не в бою, но если обнажит меч, его можно атаковать, рубить, калечить, убивать — он сам дает право, обнажая меч. А я, судя по стойке, готов именно атаковать, рубить, калечить и даже убивать, что значит — выпил достаточно.
Широкоротый железной грудой сполз со стола, повалился на бок и так залег, даже не делая попыток подняться. Я указал на него острием меча.
— Забирайте этого дурака. И не возвращайтесь. Я редко бываю таким добрым.
Они убрали ладони с мечей и, поглядывая на меня уже со страхом, с трудом подняли своего Клотара, мужик весит, как половозрелый бык, потащили к дверям.
