Тогда Тая просыпалась, нащупывала пальцами на шее тонкую цепочку из серебра. Перебирала ту меж пальцев.
К утру она так измучилась, что была готова сама взойти на плаху, только бы прервать ожидание неминуемого.
Тело унесли, и на память о нетерпеливом парне осталась кровавая лужа. Прямо на неё бросили новую буханку хлеба.
В животе заурчало так пронзительно, что Тая бы застыдилась — не урчи точно так же во всех здешних животах.
Она вновь задремала, а очнулась, когда в двери со скрипом провернулся ключ.
— Ты, — сказал стражник, обращаясь к кому-то. — На выход.
Тая разлепила глаза, поискала «счастливчика». И с ужасом обнаружила, что взгляды большинства присутствующих обращены к ней.
— Я? — Она указала на себя и под рявканье стражника поднялась. Ноги ходили ходуном, и каждый шаг давался с трудом.
Стражник вел её по длинным коридорам, что кончались очередными поворотами то влево, то вправо. Отворял замки. За спиной захлопывались двери, точно отсекая Таю от внешнего мира.
Будут ли её пытать?
Она никого не сдаст. Никогда.
Она — крыса Затопленного города, а крысы своих не предают.
Пусть страшно до одури, но она сильная.
Ржавые двери сменились иными, отполированными, и грязь исчезла с пола, а появился ковер, истертый и нечищеный, но ковер. А на стенах — картины. Цветы в вазах или фрукты, что продавались на лотках у торговцев с базара верхнего города. Сочные и спелые, но дорогущие. Тае изредка доводилось стащить подгнивших яблок — и ничего слаще она не ела. На других картинах не фрукты, а деревья или даже вода, бескрайняя, неспокойная. Неужели море? Тая всматривалась в нарисованную водную гладь, чтобы запомнить её напоследок.
Вдруг стражник остановился, и Тая чуть не врезалась в него. Постучался в дверь, и оттуда донеслось:
— Да?
— Воровку привел, — отрапортовал стражник.
Дверь отворилась. Мужчина, что стоял за ней, был молод, но некрасив. Типичный следователь управления — все они одеты в серое (даже шейный платок у него был с серым узором), и вид у них всегда унылый, и думают они одинаково скучно. Но от этого воняло чем-то терпким, от чего Тая расчихалась. Мужчина с омерзением сделал шажок назад, заслонил рот рукавом рубашки.
— Она? — уточнил у стражника. — Уверен?
— Вчера приводили её одну. — Тот весь поджался, несмотря на немалые габариты.
— Ну, что ж. Радуйся, воровка, выкупили твою жизнь.
Тая не сразу поняла, что разговаривают с ней.
— Мою?.. — она осеклась. — Кто?
Неужто Кейбл? Но как он узнал?
Как она ему благодарна!
Сердце забилось птахой. По ребрам. По груди.
— Да был там один. — Мужчина похлопал себя по карману; внутри звякнуло. — Небритый.
Тая вздрогнула. Кейбл никогда не отращивал бороды.
На ум приходил всего один бородатый — тот, что обещал ей платьице с подвале лачуги на окраине Янга. Но зачем ему понадобилось Тая? Он богат, а значит, сможет купить любую маленькую девочку Затопленного города.
— Что дальше? — Она приготовилась к худшему. — Куда мне идти?
Если придется, сбежит. Не сможет — найдет способ, чем убить себя. Рука не дрогнет.
— Дальше? — Мужчина поправил шейный платок. — Снаряди её, — сказал стражнику. — Телега с добровольцами отбывает сегодня. Только руки свяжи, чтоб не сбежала.
— Так точно, господин главный следователь! — выкрикнул стражник.
Он подтолкнул Таю под лопатки и повел за собой. Вновь прошли мимо картины с морем. Какое же оно красивое. В море отражалось небо. Волны били по песчаному берегу.
Жаль, ей не суждено ступить в его воды.
— Куда мы?
— Узнаешь, — гаркнул стражник.
— Может, всё-таки виселица? — без особой надежды предложила Тая.
Стражник на мгновение задумался, но помотал лобастой головой.
— Не положено.
Значит, умирать ей не положено. Интересно. А что положено?
Жить?
Иттан.
Всю ночь ему снилась она, играющая на скрипке. Пробирало до глубины души. Выламывало ребра. Иттан бежал вдоль каштановой аллеи, что вела к чернеющей пустоте, а воровка неслась за ним — каблуки весело выстукивали по брусчатке, — не прекращая играть. Он просил оставить его в покое, но она упрямо неслась следом. Пыхтела и вздыхала по-старчески. Не отпускала.
— Я заплачу тебе! — кричал Иттан, тщетно пытаясь скрыться за деревьями, но те расступались, и змееподобные корни овивали лодыжки.
— К чему мне деньги? — заунывно спрашивала она.
Иттан обернулся, и воровка улыбнулась, обнажив лишенный зубов рот. Из правой — пустой — глазницы её полез червь. Кожа сморщилась и упала словно змеиная. Нестерпимо завоняло разложением.
— Держи. — Рука, с которой стекало гниющее мясо, протянула кольцо.
Иттан проснулся на выдохе, мокрый от пота. Дыхание никак не успокаивалось. Он сидел, уткнувшись лбом в колени, и считал про себя. Один. Два. Три…
Да что же это такое?
Было страшно и казалось, что в ночной темноте, за спиной, стоит она. И громко дышит. Четыре. Пять…
На рассвете Иттан в не глаженой рубашке явился в следственное управление Янга на аудиенцию с главным следователем. Его впустили на удивление беспрепятственно, и вскоре он сидел в небольшом кабинете и скреб двухдневную щетину ногтем.
А руки почему-то подрагивали.
Главный следователь, совсем молодой и оттого самоуверенный — недавно Иттан был таким же, — слушал вполуха и зверски скучал. От зевоты его отделяло разве что приличие. Но взгляд скользил по кабинету, ни на чем не задерживаясь дольше, чем на пару секунд.
— То есть вы хотите, чтобы некой воровке смертную казнь заменили на иное наказание? — зачем-то уточнил он, хотя Иттан битых полчаса говорил только об этом.
— Да. — Он облизал пересохшие губы.
— На каком основании? — Следователь подвинул чернильницу чуть правее, словно от местонахождения той что-то менялось.
— Смерть — это слишком высокая плата. — И голос дрогнул. Иттан надсадно закашлялся, силясь побороть хрипоту, а следователь отшатнулся от него словно от чумного.
М-да, если он и дальше будет так брезглив, несладко придется и преступникам, и подчиненным.
— Таков закон.
— Закон можно обойти.
— По какому такому праву, позвольте вас спросить? — Главный следователь заметил вдруг, что одна из пуговиц на его сюртуке нечищеная и взялся обтирать её рукавом, чем раздражал донельзя.
На каком основании?! Да потому что бесчеловечно это. Наказание должно соответствовать свершенному проступку. Разве справедливо вешать ту, которая по детской наивности утащила кольцо? Да, дорогое, да, фамильное — но разве заслужила она смерти?
