— Сэр, вы сказали, что жили в Высоком Доме Вечности? — спросил Луговой Мышонок, все еще стоявший на груди Питера. — Тогда, я полагаю, вы должны знать Галена Амадея Уэйлока?
— Конечно. Он мой сын.
— Ого! Это, должен я сказать, великая честь! Еще какая великая! Отец Галена Уэйлока! Вы должны гордиться им, сэр, очень годиться! Эхо его имени звучит повсюду. И, гм, как вы сказали ваше имя?
— Пит.
— О. И что за сны вам снятся?
— Кому какая разница? Лучше скажи мне, что делать дальше. Какой у тебя план?
Луговой Мышонок удивленно дернул усы.
— План? Не имею ни малейшего понятия о каких-то планах.
— Что? Я-то думал что вы, магические животные, всегда знаете, что делать. Ну, ты их знаешь, всякие Коты в Сапогах, животные — тотемы шаманов, фамилиары ведьм, и прочий хлам.
Усы Лугового Мышонка опустились.
— О, прошу прощения. Но, видите ли, мне ничего не сказали толком. И, на самом деле, в этом моя вина. Я знаю только то, что есть кто-то, кто должен спасти Принцессу; и вы должны его спасти.
— У тебя есть идея, кто это может быть?
— Ну, откровенно говоря, э… нет.
— Раса? Цвет? В какой стране живет? На какой планете? Может быть, я должен спасти всю вселенную, прежде чем спасу его.
— Он в ловушке где-то под водой.
— О, спасибо, здорово помог! Сейчас я позову береговую стражу, и они обыщут каждую опрокинутую лодку и каждую затонувшую яхту. После чего я пройду по коридору на руках и зубами разорву горло каждому стражнику.
Луговой Мышонок пожал плечами.
— Простите, сэр.
— А твой командир, ну, офицер, который тебя послал сюда, разве он не дал тебе четкого приказа?
— Нет, на самом деле нет. Наша главнокомандующая, как вы назвали ее, танцует под светом луны и плачет, потому что не помнит своего имени. Видите ли, там, откуда я, мы все делаем иначе.
— Значит я сам. — Питер вздохнул и оглядел свою тюрьму. Ничего, ну буквально ничего, чтобы дало ему хоть малейшую идею. Кроме того, ведь это сон, так что форма камней, положение цепей и дабе паутина на потолке время от времени изменялись.
Он опять поглядел на Лугового Мышонка, стоящего у него на груди. Мышонок нервно теребил усы.
— И как, черт побери, делают дела в стране эльфов?
Луговой Мышонок мигнул черными блестящими глазами-пуговками.
— Ну, сэр, мы все делаем неожиданно. Не думая, доверяясь инстинкту.
— Инстинкт. Великолепно.
— Ну, я же мышь, в конце концов. У нас инстинкт работает совершенно замечательно.
— Дай мне пример.
— Пример… — Луговой Мышонок задумался, потом спросил. — Из всех людей на Земле, кого бы вам хотелось спасти больше всего?
— Мне? Отца, конечно… — Голос Питера помрачнел, — Я просто ненавижу себя за то, что не успел ему сказать… ну, ты знаешь. Рассказать ему все, что у меня на уме.
— И где ваш отец сейчас?
— Болен. В коме.
— А его рассудок?
— Ворон сказал, что в Ахероне…
— Никогда не произносите вслух это имя! — Луговой Мышонок в тревоге уронил трость и хлопнул лапками по круглым ушам.
Питер сел, и Луговой Мышонок прыгнул ему на колено. И тут Питер возбужденно воскликнул:
— Ну конечно! Он и есть тот парень, которого я должен спасти. Он в Ахероне, а Ахерон под водой!
Снаружи раздался чудовищный голос:
— Ты трижды назвал имя самой черной беды! Я, слуга этого имени, пришел. И каждый раз, когда меня освобождают, я расту! Придет время, и я вырасту настолько, что сожру все на Земле!
Дверь камеры слетела с петель. Там, в дверном проеме, на задних лапах стоял ревущий Зверь, пальто каким-то образом упало с его головы и покрыло плечи, так что Зверь казался существом, одетым в плащ, существом, больше любой вещи вокруг, и больше любой вещи снаружи. Темнота и дым струились с его черного меха, кровь капала с чудовищных когтей. На темной треугольной голове сверкали ослепительно белые глаза и клыки.
Далекий колокол пробил ровно шесть раз, и Зверь вошел в комнату.
Когда темная тварь неуклюже ввалилась в комнату, Луговой Мышонок перепрыгнул с груди Питера на лопатку, и прошептал в ухо Питера:
— Назови его по имени!
— Я не знаю его чертово имя, — в ответ прошипел Питер.
— Там, откуда я пришел, распознают людей не по внешнему виду. Внешность может измениться.
Монстр шагнул вперед, в полутьме его желтые глаза сверкали как зеркала. Питер как-то слышал, что животные не выдерживают человеческий взгляд, и он уставился в глаза огромного зверя.
Тварь выпрямилась, расправила плечи и подняла запятнанный кровавыми пятнами подбородок. Ее глаза оказались мудрее и глубже, чем любые человеческие, и так наполнены величием и ужасом, что Питеру, а не Зверю, пришлось сражаться с собой, чтобы не опустить взгляд. Каким-то образом, он сам не понял как, Питер сообразил, что создание только выглядит, как зверь, но пришло не с человеческого уровня, а с другого, намного более высокого.
Питер глядел в глаза Зверя, и его живот скрутило старым страхом, а горло наполнилось желчью. Мех твари вонял напалмом и жженой травой из каких-то буйных, гниющих и перезрелых джунглей. А еще порохом, газолином, человеческим потом, кровью и закопченным мясом.
— Я знаю тебя, — сказал Питер, потому что вспомнил и этот запах и эти узлы в животе, которые появлялись у него только в то время. — Я знаю тебя…
— Мало кто может глядеть без страха на мое обнаженное лицо, — сказала тварь мяукающим голосом, но в эхе, отразившемся от стен, прозвучали слабые крики тысяч и тысяч далеких людей, крики победы и крики ужаса. — Но я вижу, что мои следы еще на тебе. — Зверь поднял огромный согнутый коготь и указал на шрамы, пересекавшие ноги и живот Питера.
— Война, — сказал Питер. — Ты и я опять повстречались. Черт бы тебя побрал, держись от меня подальше.
В то же мгновение его кровать окружила стена из белого кирпича, и он почувствовал запах соли.
Питер слышал, как Зверь бродит по другую сторону соляной стены, фыркает и царапает когтями каменный пол.
— Смертный, — замяукал ужасный голос, — тысячи лет твой род приносит ваших лучших молодых людей на мои алтари. Руки, ноги и глаза, невинность и надежды, сами жизни этих молодых людей щедро навалены на моих кроваво-красных каменных алтарях. И ты, тоже, отдал мне свою кровь и свои ноги. Нет ни малейшей надежды, что ты опять сможешь ходить. Мне жаль тебя. Проси моего покровительства.
— Ты работаешь на моего врага, — сказал Питер. — Почему ты предлагаешь мне помощь?
— Слушай, — сказал Зверь и послышался грохот массивных звеньев огромной цепи, надетой на него. — Падший архангел, ныне я раб и служу всем остальным монархам. Каждый король и каждая республика, которые призывают меня, разрешают этой цепи соскользнуть еще немного, и всегда обещают опять связать меня, когда придет время, и усеять землю лавровыми венками, а не огнями пожаров. Ни от какого обещания не отрекались чаще, чем от этого. Защищаясь, каждый человек приносит мне жертву, и еще на немного ослабляет цепь. Придет день, цепь лопнет, я освобожусь, и опять люди всего мира будут поклоняться мне, никто не будет даже мечтать о мире, каждый незнакомец станет врагом. В тот день даже ангелы устрашатся меня; весь космос содрогнется, когда прозвучит последний призыв рога на битву конца времени. — Зверь говорил звучным и мелодичным голосом, но в эхе, отражавшемся от стен, звучали тысячи воплей умирающих в муках людей.
