Сознание возвращалось золотыми кругами. Золотинка почувствовала, что плывет, качаясь на каких-то булыжниках. Руки и ноги ее были накрепко связаны… И вспомнила все. Кажется, ее куда-то несли. Во рту, раздирая зубы, крепко вбитый кляп.
Мучители ее знали дело и не давали коснуться земли — в беспамятстве сеть распалась, а новую, не имея возможности ни заклинания произнести, ни на ноги стать, нельзя уже было соорудить — Золотинка оставалась вполне беспомощна. Мешок на голове стеснял дыхание и мешал видеть, но слышать, Золотинка слышала и как-то так, непонятно из чего, уразумела, что оказалась в замкнутом помещении.
Здесь ее не спустили на землю, а привязали к рукам и ногам веревки подлиннее — это можно было понять по отрывистым, раздражительным, замечаниям, которыми они обменивались за делом. Веревки перекинули потом куда-то наверх… за потолочную балку, и начали выбирать их, подтягивая Золотинку все выше — случайные восклицания мучителей доносились как будто снизу. Золотинка зависла в пустоте, слегка раскачиваясь.
— Останешься, — распорядился человек. Можно было узнать голос того самого вельможи с остренькой бородкой и настороженными по бокам стриженной головы ушами, который провел Золотинку к государыне, а потом, значит вот, встретил.
— А лошади? — спросил кто-то.
— Что тебе лошади? Не съедят. Глаз с недомерка не спускай. Заснешь — тут тебе и хана… Замену я пришлю.
— Ворота бы открыть, — отозвался тот человек, что должен был остаться в темной конюшне наедине с подвешенным, вроде окорока, пигаликом. — Открыть, чтобы луна, — повторил он с беспокойством.
Они отошли, разговаривая все тише. Заскрипели железные петли, один створ и другой, — значит, открыли ворота. Настежь.
— Лошадей выпустишь.
— Черт с ними.
На этом благочестивом соображении подельники и расстались. Часовой, настороженно ступая, вернулся назад. Слышно было его затаенное дыхание, когда он стоял, запрокинув голову вверх. Потом Золотинка ощутила жесткий тычок в спину… и в бок. Это была палка. Может быть, вилы. Часовой проверял, не сбежал ли окорок. И как вообще себя чувствует, готов ли.
Судя по всему, пигалик был готов. Но мертвенная неподвижность пленника, как кажется, смущала бдительного часового не меньше, чем смутила бы чрезмерная живость мертвеца. Он ткнул еще раз, пожестче, и отступил, струсив. Верно, часовой боялся темноты. Призрачные сине-зеленые тени, которые поселил во тьме конюшни холодный свет луны, едва ли могли успокоить взвинченное воображение оставленного товарищам служаки. Послышались удаляющиеся шаги, и часовой затаился.
Великая государыня и великая княгиня Золотинка, едва ли кому известная в качестве Лекаревой дочери Чепчуговой Зимки, беспокойно ожидала известий. Поздно было переиначивать легкомысленно, может быть, затеянное похищение, пигалик, надо полагать, был схвачен, увязан и оприходован. А Зимка опять заколебалась, впадая в то изнурительное беспредметное малодушие, которое так часто посещало ее последнее время, лишая сна и побуждая поднимать среди ночи сенных девушек для какого-нибудь одуряющего развлечения, вроде песен и хороводов. Но даже песнями и хороводами трудно было утишить вечно грызущую душу тоску. Вот и сейчас едва только на что-то решившись, Зимка чувствовала, что все не нужно, все бесполезно, чувствовала, что сглупила, поддавшись побуждению схватить много чего знающего пигалика и безгласным пленником доставить его в столицу. В чем, собственно, состояла глупость Зимка, впрочем, не совсем понимала.
Она уже откинула душный полог, подумывая, кликнуть людей и все отменить, когда в дверь осторожненько постучали и сразу вскочившая девушка по знаку государыни впустила запыхавшегося дворянина. Лицо его терялось в чахлом свете единственной свечи, но оттопыренные на гладкой голове уши выдавали комнатного человека государыни стольника Взметеня. На груди Взметеня, поверх желтого с искоркой кафтана отсвечивала золоченная пластина брони, которая прикрывала верное сердце дворянина, оставляя без защиты тощий живот.
— Все в порядке! — многозначительно сказал стольник.
— Пошли вон! — отозвалась на это государыня. Две сенные девушки, нисколько не заблуждаясь, кому это безличное повеление предназначено, подхватились и вылетели из спальни вон как приказано.
Стольник Взметень извлек из-за пояса палочку-рогульку, на хвосте которой моталась запутанная бечевка.
— Вот, — сказал он, ступая к кровати, и Зимка с каким-то сладостным и одновременно испуганным содроганием узнала хотенчик. Отлично известный ей по роковым событиям в Каменце и прежним приключениям Золотинки предмет. — Мы нашли это у пигалика под кафтаном, когда оглушили.
— Дай сюда! — предупредила Лжезолотинка, приметив, что честный Взметень собирается бросить рогульку на стол. Цепко перехватив палочку, она измерила стольника испытывающим взглядом. Зимка не сомневалась — имела основания не сомневаться! — что стольник Взметень, так же как все, кто ее окружал, до последнего истопника и конюха, служил прежде всего великому волшебнику и великому государю Могуту, то есть Лжевидохину-Рукосилу, а потом уж его нареченной, но отнюдь не царствующей супруге. И не может быть, чтобы Взметень ничего не слышал о хотенчике. Не знал и не понимал, что это такое и откуда произошло. В хмуром лице с острой бородкой и усиками ничего нельзя было разобрать.
Была ли это западня? Нарочно устроенное и рассчитанное дряхлым ее супругом испытание? Не подпустил ли Могут и пигалика? — мелькнула новая мысль. Но хотенчик? Многозначительный подарок от супруга?
Нежданная, похожая на подарок находка пробудила и воображение Зимки, и дремлющий ум, в следующий миг пронзила ее догадка: а вдруг? Что если пигалик не подсадная утка, а прямо наоборот…
Золотинка. Зимка едва не ахнула от дикой, невозможной, ни с чем не сообразной… и такой убедительной по острому, ноющему чувству догадки. Пронзительная, как откровение, догадка далась Зимке тем более легко, что она и сама была оборотень, не забывала этого никогда в глубине души и видела вокруг оборотней, она находила вокруг себя — и вполне справедливо — больше оборотней, чем их могло бы открыть самое искусное и придирчивое волшебство.
В следующий миг она кинула подозрительный взгляд на стольника. Взметень, разумеется, выказывал полнейшее, безмятежное неведение, едва ли этот служака стоял где-то близко к разгадке тайны. Взметень бесстрастно повествовал, «что с ним сделали». Возможно, Зимка сама это у него спросила: «Что вы с ним сделали?»
— А он… он у вас не задохнется? К утру? — перебила она рассказ под действием внезапного жгучего побуждения, которое и мыслью-то еще назвать было нельзя.
