Лис стоял на берегу призрачной реки, не проявлявшей ни малейших поползновений исчезнуть при приближении к ней. Он встряхнул кувшин с рубиновой насечкой и, точно прислушавшись, все ли внутри тихо, закричал:
— А вот кому фирменный напиток аль ваха сара нохе саб по рецепту Сулеймана ибн Дауда, прах с ними обоими?! Изготовлено на миргородской бутылкозакаточной фабрике. Напиток бодрит в любую погоду. Бодрит по году, а то и более. Налетай, распродажа с доставкой на бархан. Кому напиток аль ваха сара нохе саб?
Река и пальмы над ней вмиг исчезли. Воздух вокруг сгустился и потемнел.
— Мама дорогая, сколько их тут! Ни хрена себе, алконавты! Вальдар, закрываем ларек!
Словно песок взметнулся из-под ног Сергея. Камдил уже стоял на ногах, и его меч сиял холодным голубоватым пламенем. Сейчас Вальдар не видел ни одного джинна, только нечто густое, сизое, будто клубы дыма, стремящиеся облепить, схватить, обездвижить.
— Руби, Вальдар! — кричал Лис. — Джиннам до шестнадцати… Не больше кувшина в руки. Где руки, я спрашиваю?
Меч со свистом рассекал клубы странного липкого дыма, и пространство вокруг наполнилось оглушительным визгом и ревом ярости. Небо над их головой внезапно стало свинцово-черным. И тут же из туч на землю посыпались камни величиной с конскую голову, а вокруг, опаляя кожу, уже вовсю бушевало пламя, и тысячи кобр, проползая сквозь огонь, шипя, раздували капюшоны у самых ног оперативников.
— Наверх вы, товарищи, все по местам, — горланил Лис. — Последний парад наступает. Капитан, шо я скажу, ты токо не смейся.
— Похоже… чтоб я… смеялся? — Камдил продолжал рубить туман, и каждый удар порождал новый утробный вой.
— По-моему, они нас не могут достать.
— Не могут. Вспомни Лабиринт! — самозабвенно рубя наседавших шайтанов, орал Камдил. — Вся эта нечисть обязана повиноваться человеку! Пока в тебе не за что зацепиться — она не зацепится! Не страшись. Стань частью этого безумства, слейся с ним и управляй им! Небеса холодны и пусты! Вся сила в тебе!
— Тю! Так это завсегда, пожалуйста! А ну, цыть! Я вам пошиплю!
— Все нормально, — раздалось на канале связи. — Я внутри.
Анна завороженно глядела вокруг, силясь понять, что происходит. Сотни раз за этот день она проклинала минуту, когда настояла на своем участии в походе. Она соглашалась, что война мужское дело, но лишний день с любимым казался ей достойной наградой за все невзгоды. И пусть видеться с ним она могла только украдкой, Анне в жизни не выпадало более счастливого времени.
И вот теперь молодой рыцарь, точно позабыв о ней, закусив губу, следил за тем, что происходит на поле сражения. Всеми фибрами души он рвался туда, в самую гущу сечи, из-за тройного кольца возов, заполненных вооруженными крестьянами.
Здесь же располагался последний резерв: ее бургундцы и кампеоны святого Марка. Анне было страшно и обидно. Очень страшно и очень обидно. Она слышала, как прогремели трубы, видела, как медленно, чтобы не терять равнение, переходя с шага на рысь, а затем на галоп, начинают двигаться шеренги рыцарей. Впереди, в самой гуще боя, реял штандарт Жана Бесстрашного. Вот они ударили навстречу всадникам Тимура, и задние шеренги подперли передние, заставляя татар пятиться, отступать, а затем и вовсе бежать. И тут, будто по колдовству, сзади, уж невесть как они там оказались, на укрепленный лагерь с криками и улюлюканьем ринулись тысячи татарских всадников.
— Ave Maria gratia plena… — зашептала принцесса. «Вот сейчас все и кончится, — показалось ей. — Крестьяне в возах побросают свои дурацкие цепы, багры и эти нелепые трубки на палках и побегут. Хотя куда тут бежать?»
Анна с надеждой оглянулась на Кристофа. Губы того были плотно сжаты. Ни слова утешения. Ни единого ласкового взгляда. Он лишь крепче сжимал древко знамени своей госпожи да поглаживал рукоять секиры, притороченной у седла. Анне остро захотелось, чтобы это была не секира, а ее рука. Она тихо позвала юношу, но тот не услышал. А всадники, страшные всадники, не так давно без особого труда сокрушившие ее бывшего повелителя, постылого, мерзкого, но дотоле слывшего непобедимым, все приближались.
«Вот сейчас точно побегут». Анна зажмурилась и вдруг услышала слитный рокот. Точно гром небесный сотряс округу. Принцесса открыла глаза: ни туч, ни молний. Все то же яркое осеннее небо и лишь вокруг возов густой пеленой клубился дым. К великому облегчению Анны, эти клубы дыма скрыли ужасающее зрелище боя. Лишь только крестьяне на возах начали вдруг мерно, как при молотьбе, взмахивать цепами и бить, бить, бить… За ними другие, с топорами, баграми. И снова крики и стоны огласили поле.
Затем Анне показалось, что часть татар прорвалась между возами, но новый залп — и очередные цепы начали подниматься и опускаться на головы всадников. А затем…
— Круши, хузары! — Анна не поверила своим ушам, но боевой клич повторился. Родной, с детства знакомый клич отъявленных сорвиголов, храбрецов, охранявших от соседей-османов венгерское пограничье. Не зная, что и думать, Анна закрыла глаза и уши, шепча молитву, прося Господа, чтобы это было правдой. Она отняла руки от лица, лишь когда почувствовала прикосновение Кристофа.
— Ваше высочество!
Перед Анной рядом с ее паладином стоял коренастый усач в сияющей броне с накинутой на плечи волчьей шкурой и тяжелой саблей у пояса.
— Государыня! — церемонно склонив колено, заговорил тот. — Я Петер Форгач, прозванный Кречетом. Ваш дядя, Сигизмунд, послал меня и две тысячи отборных хузар для участия в крестовом походе. Он также благодарит ваше высочество за прекрасную картину, подаренную ему в залог верной дружбы. — Петер щелкнул пальцами. — Янош, письмо!
Юный оруженосец, чуть младше Кристофа, вытащил из поясной сумы свиток с императорской печатью.
— Вот его личное послание.
— Я счастлива, — прерывающимся голосом прошептала Анна, все еще не веря глазам и ушам.
— Позвольте вам представить, — склонил голову Петер, заметив, что принцесса, не отрываясь, глядит на оруженосца. — Янош Хуньяди. Готов поставить саблю против мясницкого ножа, что этот парнишка будет добрым рыцарем.
— Да, конечно, — стараясь опомниться, кивнула принцесса.
— Вам не о чем беспокоиться, ваше высочество. — Кречет расправил и без того широкие плечи. — Враг отброшен. Мы с вами. Не сомневайтесь, пока жив хоть один из нас, ни Тамерлану, ни самому шайтану до вас не добраться!
Великий амир заскрипел зубами и впился своими костлявыми шайтанскими пальцами в уздечку, будто норовя порвать ее.
— О мой повелитель, — докладывал коленопреклоненный мурза. — Там враг. — Он указал рукой туда, откуда недавно пришло войско Тимура. — Их множество, великое множество. Они сошли с кораблей и направляются сюда…
