Завтра должна состояться публичная коронация супругов на Ипподроме, так сообщил новый император патриарху после обряда помазания. Закариос серьезно попросил позволения присутствовать в катизме и принять участие в церемонии. В такое время, как сейчас, тихо ответил Леонт, особенно важно показать народу, что святые отцы и двор едины. Это было высказано как просьба, но просьбой не было. Говоря это, Леонт сидел на троне в первый раз, высокий, золотой, торжественный. Патриарх склонил голову в знак согласия. Стилиана Далейна, которая скоро должна стать императрицей Сарантия, одарила его мимолетной улыбкой, первой за эту ночь. Она похожа на своего покойного отца. Закариос всегда так считал.
Патриарх понял из рассказа своего личного советника, священника Максимия, что именно ее брат, ссыльный Лекан, стоял за этим подлым, предательским злодеянием, вместе с также сосланным Лисиппом, человеком, которого не без причины ненавидели и боялись городские священники.
Оба эти человека мертвы, сообщил Максимий. Леонт сам прикончил толстого Кализийца, так как он — могучий воин. Сегодня Максимий выглядел очень счастливым, подумал Закариос, и даже не пытался это скрыть. Советник и сейчас находился с ним, несмотря на поздний час. Максимий стоял на балконе, выходящем на город. Через дорогу высился купол нового Великого Святилища. Святилища Валерия. Его огромная честолюбивая мечта. Одна из многих.
Леонт сказал, что императора похоронят в Святилище: справедливо, чтобы он стал первым человеком, который обретет в нем покой. Его сожаление выглядело искренним; Закариос знал, что его благочестие искренне. Новый император имел свои взгляды на' некоторые спорные вопросы святой веры. Закариос знал, что отчасти именно поэтому Максимий сейчас доволен и что он сам тоже должен быть доволен. Но это было не так. Человек, которого он глубоко уважал, мертв, а Закариос чувствовал себя слишком старым для той борьбы, которая могла сейчас вспыхнуть в святилищах и церквах, даже если они получат поддержку Императорского квартала.
Патриарх ощутил спазмы в животе и поморщился. Он встал и вышел на балкон, опустив наушники своей шапки. Максимий посмотрел на него и улыбнулся.
— На улицах уже тихо, святейший, слава Джаду. Я видел только солдат и стражников городского префекта. Мы должны быть вечно благодарны богу, что в это опасное время он окружил нас своей заботой.
— Жаль, что он не занялся моим желудком, — ответил Закариос, проявив черную неблагодарность.
Максимий изобразил на лице сочувствие.
— Может быть, чашка травяного отвара…
— Да, — ответил Закариос. — Может быть. Сегодня он без причины злился на своего советника.
Максимий был слишком весел. Император умер, убит. Валерий неоднократно за эти годы ставил Максимия на место, и самому Закариосу следовало делать это чаще.
Сейчас лицо священника ничего не выдало, никакой реакции на резкость патриарха — это он хорошо умел. Он многое хорошо умел делать. Закариос часто жалел, что этот человек так ему необходим. Максимий поклонился и вернулся в комнату, чтобы вызвать слугу и приказать приготовить отвар.
Закариос остался один у каменного ограждения высокого балкона. Он слегка дрожал, так как ночь была холодной, а он стал чувствителен к холоду, но в то же время воздух бодрил, возвращал силы. Напоминал о том, внезапно подумал он, что если другие умерли, то он сам жив по милости бога. Он все еще здесь, чтобы служить, ощущать ветер на лице, видеть в вышине грандиозный купол, звезды и белую луну на востоке.
Он взглянул вниз. И увидел еще кое-что.
По темной улице, где сейчас не было солдат, двигались носилки, появившиеся из-за угла узкой улочки. Двигались быстро, не освещенные факелами слуг, к одной из маленьких дверок с тыльной стороны Святилища. Конечно, они были всегда заперты. Строители еще не закончили, и декораторы тоже. Внутри стояли леса, лежали инструменты, отделочные материалы, кое-что представляло опасность, кое-что было ценным. Никому не разрешалось входить туда без надобности, и тем более ночью.
Закариос со странным, неожиданным чувством смотрел, как раздвинулись занавески носилок. Появились два человека. Света не хватало, и патриарх не мог их разглядеть: они оба были закутаны в плащи — темные фигуры в темноте.
Один из них подошел к запертой двери.
Через мгновение она открылась. Ключ? Закариос не видел. Оба вошли внутрь. Дверь закрылась. Носильщики не стали дожидаться, а унесли изящные носилки прочь, обратно, туда, откуда пришли, и через секунду улица снова опустела. Словно ничего и не было, и весь этот короткий загадочный эпизод был плодом его воображения под освещенным звездами и луной куполом.
— Отвар готовят, ваше святейшество, — деловито сообщил Максимий, появляясь на балконе. — Молю бога, чтобы он принес вам облегчение.
Закариос, задумчиво глядя вниз из-под шапки с наушниками, не ответил.
— Что там? — спросил Максимий, подходя к нему.
— Ничего, — ответил восточный патриарх. — Там ничего нет. — Он не знал, почему так ответил, но это была правда, не так ли?
В этот момент он увидел один из маленьких летучих огоньков на том самом углу, за которым исчезли носилки несколько секунд назад. И он тоже исчез через мгновение. Они всегда исчезали.
Она вошла в Святилище впереди него, после того как он повернул в замках два ключа, распахнул маленькую дубовую дверцу и отступил в сторону, пропуская ее. Вошел следом, быстро закрыл дверь и запер на замок. Привычка, рутина, все, что он делал каждый обычный день. Повернуть ключ, отпереть или запереть дверь, войти туда, где он работает, оглядеться, посмотреть вверх.
У него дрожали руки. Им удалось добраться до этого места.
Он не верил, что удастся. Учитывая то, что сегодня творится в Городе.
В маленькой крытой галерее под одним из полукуполов позади огромного купола, преподнесенного миру Артибасом, идущая впереди Гизелла, царица антов, сбросила с головы капюшон.
— Нет! — резко воскликнул Криспин. — Не снимай!
Золотые волосы, усыпанные драгоценностями. Синие глаза, сияющие, словно драгоценные камни в залитом светом Святилище. Лампы здесь горели повсюду: горели на стенах, и на цепях под потолком, и под всеми куполами, и свечи в боковых алтарях, хотя возведенное Валерием Святилище еще не было открыто и освящено.
Она несколько мгновений смотрела на него, потом, как ни удивительно, подчинилась. Он сознавал, что заговорил с ней повелительным тоном. Но причиной был страх, а не самонадеянность. Интересно, подумал он, что стало с его гневом? Кажется, где-то потерял его сегодня днем и ночью, отбросил, как Аликсана отбросила свой плащ на острове.
