- Не-е, - протянул и Смакла. - Куды мы в такой дождь? Вымокнем токо почём зря. А почто тебе, Шмыня, в ту нору лезть? На кой?
Шмыня посопел, потом признался:
- А ну как в той норе душегубцы награбленное добро хранят. Вот бы прогнать их, а добро промеж себя разделить.
Пацаны согласно закивали. Им тоже хотелось, чтобы в норе оказались награбленные разбойниками сокровища, которые неплохо было бы прибрать к рукам.
И тут Стёпка вспомнил, что он тоже уже побывал в одной такой пещере, в которой тоже когда-то хранились всякие сокровища, правда, воспользоваться ими ему так и не удалось.
Пацаны слушали его, затаив дыхание. Стёпка для пущего эффекта прибавил мрачности и таинственности, хотя куда уж было её прибавлять. В итоге ему самому вновь стало жутко и удивительно, что он осмелился тогда в эту пещеру зайти, и ходил там один - если не считать Дрэгу - среди скелетов и мумий, и почти при этом не трясся от страха. А закончив рассказ и посмотрев на помрачневшее лицо Шмыни, он вдруг понял, для чего тот завёл разговор о норе. Очень уже хотелось гоблину доказать, что и у них в Горелой Кече тоже происходят всякие разные таинственные дела и что жизнь и здесь вполне себе кипит. Но теперь, после Стёпкиного рассказа о пещере колдуна про скучную нору в овраге никто даже и вспоминать не хотел. Не получилось, в общем, у Шмыни похвастаться.
- А тот зверь из клети куды подевался? - спросил Глукса, после нескольких минут молчания, когда все мысленно представляли себя на Стёпкином месте и радовались тому, что сидят в тёплом и уютном сарае под защитой огромного дракона.
Стёпка пожал плечами:
- Не знаю. Может, сбежал, а может, просто подох. Там ещё один ход был, обвалившийся. Так он, может быть, туда и убежал. А потом его завалило. Или он сам там всё обрушил, чтобы его не нашли.
- Не, - сказал Смакла, изо всех сил стараясь не улыбнуться. - Всё иначе содеялось. Энтот зверь страшенный, он из пещеры тоже выбрался, как и Стеслав. А посля пробрался по тайге до нас и в Могутном овраге вышкреб себе нору. И теперь живёт в ней и бранится, что сапоги ему тесные досталися, которые он с мертвого колдуна стащил.
Пацаны захихикали, Шмыня ещё больше насупился, а Стёпка про себя тихонько удивился тому, что Смакла-то, оказывается, тоже умеет шутить. Вот уж таких способностей он раньше за бывшим младшим слугой не замечал. Или на гоблина так возвращение домой подействовало?
* * *
Дождь лил четыре дня. И все четыре дня Стёпка маялся от безделья. Отправляться в дорогу нечего было и думать. От одной мысли о том, что придётся лететь сквозь эту непогоду, становилось тоскливо. Даже Дрэга не выдержал и на второй день куда-то сбежал. То ли на охоту полетел, то ли отправился искать более тёплые и не столь дождливые края.
Без дракона стало совсем тоскливо. Гоблины все чем-то занимались, у всех были дела и обязанности, даже Смаклу припрягли и он вместе с отцом починял сбрую, сёдла и уздечки. Стёпке дела не нашлось. И тогда он решил найти его себе сам. Но какое занятие может придумать себе вполне городской мальчик, вынужденный с утра до вечера торчать в четырёх стенах чужого дома? В голову ничего не приходило. Порой он бездумно смотрел на раскисающий двор, на потемневшие от влаги крыши, на поникшие ветви берёз. Порой размахивал эклитаной в пустом сарае, неумело пытаясь освоить магическое оружие без помощи гузгая. Откровенно говоря, получалось неважно. По вечерам приходили Шмыня с Тяпшей и Глуксой, приводили шумную мелюзгу. Болтали ни о чём и сразу обо всём, слушали рассказы о другой, демонской жизни. Верили, конечно, не всему, но Стёпка не обижался, он бы тоже не поверил, расскажи ему кто-нибудь дома о том, что где-то на самом деле существуют волшебники, привидения и вурдалаки с гоблинами.
Жизнь стронулась с мёртвой точки вечером четвёртого дня. Стёпка, окончательно одуревший от безделья и отлежавший себе на колючем сене все бока, услышал во дворе тяжёлые шаги и отчего-то насторожился. Кто-то большой и грузный неторопливо шёл по двору. Казалось бы, мало ли кто может прийти в гости к соседям, но нет, шаги были настолько чужие, что Стёпка отчётливо ощутил непонятное беспокойство. Он осторожно поднялся, глянул в приоткрытую дверь одним глазком и ничего не увидел. Не успел. Гость уже взошёл на скрипнувшее крыльцо, бухнул кулаком в дверь, забубнили что-то невнятные голоса. Тревога в душе не унималась. Гузгай почуял недоброе. Вспомнился отчего-то взгляд Сдобреня, хмурые гридни, ухмылка Подвояра... Не от обозлённых ли весичей посланец пожаловал? Стёпка, терзаемый подозрениями, достал нож и выпустил на волю верную эклитану. Подождал немного, не услышал ни криков, ни шума, и нож спрятал. Припозднившийся гость оказался, видимо, не чужим.
Он оказался действительно не чужим, и это Стёпка понял, когда вошёл в дом и услышал радостные голоса Смаклиных родителей и весёлый гомон ребятни. У порога стояли грубые мужские сапоги, раза в три больше Стёпкиных. Рядом был прислонён к стене массивный сучковатый посох, отполированный до блеска. Такой большой посох был впору разве что дядьке Неусвистайло. Стёпка прошёл до обеденной комнаты и увидел самого гостя, вернее, гостью. Это была очень большая и очень грузная женщина в возрасте, почти старуха, с впечатляющей гривой седых волос, в меховой безрукавке и простом тёмно-коричневом платье без узоров и вышивки. Она сидела за столом, и на коленях у неё вертелись Ревяка и, кажется, Ойфа, младшие сёстры Смаклы. В тяжёлом, но отнюдь не суровом лице женщины усматривалось что-то не вполне человеческое, что-то лесное, почти звериное, и Стёпка каким-то шестым чувством догадался, кто она - эта странная гостья, которую он принял за врага, и от присутствия которой гузгай внутри него недовольно ощетинился.
Это была медведьма. Та самая медведьма, всей здешней тайги хозяйка, которая приходилась Смакле какой-то там дальней родственницей, честно говоря, напрочь забылось, какой именно.
Медведьма остро глянула на него из-под косматых мужских бровей, на большую и грузную очеловечившуюся медведицу она была похожа до изумления.
Слегка оробевший Стёпка неожиданно для себя поклонился и сказал:
- Добрый вам вечер.
- И тебе поздорову, отрок, - гулким басом ответила медведьма и тут же ухмыльнулась, показав очень крупные, но всё же не идущие ни в какое сравнение с вурдалачьими клыки. - Испужался поперву-то, за меч свой схватился?
- Не испугался, - сказал Стёпка. - Просто... думал, чужой кто пришёл, недобрый.
- Недобрый, - повторила медведьма, подвигая поближе большое деревянное блюдо со свежим мёдом. Ойфа с Ревякой тотчас запустили в мёд руки. - А я, по твоему разумению, добрая, да? Видел бы ты меня, когда я по тайге сюда ломилась, то-то бы на доброту мою порадовался.
