На Срединной улице следы бунта были почти незаметны. Огонь ежедневно полыхал в столице в бесчисленных жаровнях, печах, кузнях и прочих мастерских.
Свежепобеленные здания обычно через считанные месяцы становились серыми от копоти. Копоть от пожаров ничем не отличалась от любой другой.
Процессия прошла через площадь Быка, находящуюся примерно на трети пути от Серебряных ворот в большой земляной стене. С лотков на площади Быка продавали дешевые вещи для тех, кто не мог себе позволить нечто получше. Большинство людей, набившихся сюда, носили или драные туники, или крикливые одеяния, «золотое» шитье в которых через несколько дней становилось зеленым. Фостий мог поспорить, что многие из них тоже надрывали глотки, прославляя светлый путь.
Ныне они выкрикивали имя Криспа столь же громко, как и все остальные, — и это несмотря на то что кое-какие ларьки на площади и сейчас оставались кучками угольков.
— Может быть, они снова станут ортодоксами, поняв, куда заводит ересь, — сказал Фостий и еще тише добавил:
— В конце концов, со мной же такое произошло.
— Может быть, — отозвалась Оливрия настолько бесстрастно, что Фостий так и не понял, согласилась она с ним или нет.
«Узнаем лет через двадцать», — подумал он. Заглядывать в будущее на столько лет, сколько он прожил на свете, показалось ему занятием странным и почти неестественным, но он уже начал к этому привыкать.
Фостий так и не понял: начал ли он всерьез воспринимать идею правления или же попросту стал старше.
Севернее Срединной улицы, между площадями Быка и Паламы, стояла громада Собора. Он оказался совершенно невредим, но вовсе не потому, что его обошли вниманием фанасиоты, а потому что солдаты и священники, вооруженные крепкими посохами, окружали его днем и ночью, пока бунт не утих.
Фостию и сейчас стало немного не по себе, когда он проехал мимо Собора: он показался ему гигантской губкой, впитывающей бесконечный поток золота, который можно было с большей пользой употребить в других местах. Но ведь он вернулся к вере, чья суть находилась под этим великолепным куполом. Юноша покачал головой.
Не у каждой загадки имеется четкая разгадка. И этой тоже придется подождать несколько лет, пока его взгляды не сложатся окончательно.
Затем его внимание привлек красный гранитный фасад здания чиновной службы, подсказавший, что приближается площадь Паламы. Где-то в этом здании, в подземной тюрьме, священник Диген уморил себя голодом.
— Возможно, Диген и был прав, когда возмущался, что у богачей слишком много всего, но, по-моему, превращать всех в бедняков тоже не правильно, — сказал Фостий Оливрии. — И все же у меня нет сил его ненавидеть, потому что без него я не познакомился бы с тобой.
Улыбнувшись, она ответила:
— Неужели ты ставишь свои делишки выше государственных дел?
Фостий не сразу понял, что она над ним подтруниает.
— Вообще-то, да, — ответил он. — Или, по крайней мере, одно. Зато Катаколон управляется с четырьмя сразу.
Оливрия скорчила гримаску, и Фостий решил, что с честью вышел из этой маленькой стычки.
Раздавшийся впереди громкий рев объявил о том, что Крисп вышел на площадь Паламы. Рядом с Автократором шагали слуги, обремененные не оружием, а мешками с золотыми и серебряными монетами. Многие императоры поддерживали благосклонность городской толпы праздничными подаяниями, и Крисп в очередной раз доказал, что способен извлечь выгоду из примера других. Если люди станут сражаться из-за летящих в толпу монет, это может удержать их от более серьезных сражений вроде того, что недавно видела столица.
Небесно-голубые ленты — и шеренги халогаев — не позволяли толпе заполнить оставленный проход к западному краю площади. Крисп поднялся на деревянную платформу, которая хранилась во дворце в разобранном виде и при необходимости возводилась. Фостий стал вспоминать, сколько раз Крисп поднимался на эту платформу, чтобы обратиться к горожанам. «Весьма редко», — подумал он.
Он спешился и помог спешиться Оливрии. Конюхи приняли у них поводья.
Взявшись за руки, они тоже поднялись на платформу.
— Да там целое море людей! — воскликнул Фостий, глядя на колышущуюся толпу. Ее шум накатывался и спадал почти ритмичными волнами, как прибой.
Фостий впервые получил возможность увидеть ту часть процессии, которая находилась у него за спиной. Без солдат парад — не парад. Вокруг Криспа, Фостия и Оливрии маршировала сотня халогаев, охраняя и одновременно прибавляя зрелищности. Следом шествовало несколько полков конных и пеших видессиан.
Солдаты вышагивали, не глядя по сторонам, словно городская толпа не стоила их внимания. Они были не только частью спектакля, но и напоминанием о том, что если беспорядки вспыхнут вновь, то войска у Криспа наготове.
Халогаи выстроились перед платформой. Остальные войска, пройдя парадом по площади Паламы, направились в сторону дворца. У некоторых частей там находились казармы; остальные, набранные из крестьян-рекрутов, распустят по домам, когда празднование завершится.
В промежутках между полками брели подавленные пленники-фанасиоты. У некоторых виднелись еще не зажившие раны, все были в лохмотьях и со связанными за спиной руками. Толпа освистывала их и забрасывала яйцами и гнилыми фруктами, среди которых иногда попадался и камень.
— Многие Автократоры завершили бы этот парад массовой казнью, — сказала Оливрия.
— Знаю, — отозвался Фостий. — Но отец видел настоящие бойни — спроси его как-нибудь об Арваше Черном Плаще. Увидев зверя собственными глазами, он не хочет породить его заново.
Пленники вышли с площади тем же путем, что и солдаты. Их судьба тоже во многом окажется сходной: их отправят жить вместе с остальными переселенными фанасиотами. Правда, в отличие от солдат, им не предоставят возможности выбирать место жительства.
На площадь вышел новый отряд халогаев. Шум толпы несколько стих и стал грубее. За шеренгами вооруженных топорами северян ехал Эврип. Судя по реакции толпы, не всем в столице пришлись по душе его методы усмирения бунта.
Эврип ехал с таким видом, словно и не подозревал об этом, и махал людям рукой, как махали перед ним Крисп и Фостий. Окружавшие его телохранители присоединились к своим соотечественникам, а Эврип поднялся наверх и встал рядом с Фостием и Оливрией.
Не поворачивая к Фостию головы, он сказал:
— Они недовольны тем, что я не поцеловал их в щечку и не отправил в постельку с кружкой молока и булочкой в придачу. Но и я тоже не был обрадован тем, как они изо всех сил старались оставить от города одни развалины.
