Короли заговорили о вестях из графства Атланского, о том, что граф покончил с собой прежде, чем к нему явились королевские гвардейцы. О том, что хозяйкой там теперь Леле - а каторги перестали существовать. Рабов освободили и распустили по домам приказом близнецов.
Они беседовали долго, а проводив их и вернувшись, Нимве нашла на столе кошель с деньгами.
Зима тянулась бесконечно. Писем от Кьолана больше не было. Может, это из-за почтовой службы, пыталась убедить себя Нимве, в такие холода да из другой страны вряд ли почту возят регулярно, но разум говорил ей: перестань. Не на что надеяться. У него теперь другая жизнь, и тебе в ней места нет.
Она пыталась смириться с этим - и не могла. А однажды, в самую глухую, ледяную пору, когда каждый день мели метели, ей приснился сон.
Нимве увидела Кьолана, босиком бредущего по снегу. Впереди был обрыв, и за ним темнела пропасть. Постой, хотела крикнуть Нимве, но слова застыли в горле. А он шел… и шел… Нимве замечала: ему трудно, воздух вокруг загустел, сковывал движения, Кьолан продирался сквозь него, как через болото.
На краю обрыва он остановился, обернулся к ней, протянул руку. Темнота клубилась за его спиной, свиваясь в спираль - и он вдруг, пошатнувшись, начал падать в этот черный омут. Нимве услыхала свой отчаянный, беззвучный вопль… Рванулась, но воздух, как капкан, не позволил двинуться.
А потом… Огненная птица, похожая на живой луч солнца, разрезав тьму, подхватила Кьолана на крылья. Миг, и оба взмыли ввысь, темнота сменилась ярким светом, и Нимве перестала видеть их обоих.
Проснувшись, она сползла с постели и долго молилась Владыкам. Пусть он бросит меня, лихорадочно шептала она, глядя на язычок свечи, едва разгонявший темноту, пускай забудет - только чтобы остался жив. Только чтобы жил, и ничего плохого не случилось.
Весна пришла неожиданно, будто кто-то, отворив окно, впустил в мрачную комнату поток солнечного света. Снег быстро таял, дороги развезло, а речка в низине, за лесом, вышла из берегов. День удлинился. Воробьи так громко чирикали в саду, что по утрам мешали спать.
А когда начала пробиваться трава, и на яблонях набухли почки, Нимве посетил неожиданный гость.
Это случилось около полудня. Хелеа работала в огороде, а Нимве домывала пол в сенях, когда на дворе залаяли собаки. Отжав тряпку, бросив в ведро, Нимве оправила одежду и выглянула за дверь.
Гнедая лошадь под седлом прядала ушами и фыркала, вздрагивая каждый раз, когда огромный Ясень с ревом бросался на калитку. Человека Нимве заметила не сразу. Он стоял, глядя во двор, и лицо скрывала коричневая шляпа.
Спустившись по ступеням, Нимве направилась к воротам.
- Ну, хватит, хватит! - велела она собакам. Те, виляя хвостами, немного поутихли.
- Мы с мамой никого не лечим, добрый человек, так что… - Нимве осеклась, потому что пришелец снял шляпу. Рыжие волосы были словно факел.
- Это я, - промолвил Ларра. - Пустишь?
- Конечно, - спохватилась Нимве. - Заходи.
Пока она привязывала лошадь, он молчал.
- Хочешь есть? - Нимве обернулась.
Ларра покачал головой. Коротко стриженный, в строгой дворянской одежде, он и на себя был не похож. Только острый прищур серых глаз выдавал прежнего, знакомого Ларру.
- Ну, как ты тут? - выговорил он.
Нимве пожала плечами:
- Нормально.
Они замолчали. Потом он сказал:
- Я ушел со службы.
- Серьезно?
- Ага. При дворе щас целая катавасия, - разглядев замешательство на лице Нимве, Ларра пояснил:
- Да не подумай, не выгнали меня, просто свое я уж отслужил, и его высочеству… ну, то-есть, Его величеству более не надобен. Они нынче другим заняты, - он огляделся. Добавил, понизив голос:
- Со всеми этими делами, ну, с герцогом да королевой, грязи столько поднялось, что и не выгребешь. У герцога-то, оказывается, и при дворе сторонники нашлись. Их величества, правда, не хотят с казней правление начинать, потому сослали виноватых тихо-мирно. А вот коснись меня, так я бы их повесил, клянусь Творцом! А что до королевы… - Ларра снова огляделся. - Ты, наверно, знаешь, чего с ней случилось?
Нимве покачала головой. Ларра удивленно поднял бровь, хотел что-то сказать, но удержался. Помолчав, выговорил:
- Тогда давай отойдем, что ли, негоже про такое посередь двора.
Они отошли к сараям, и, стоя в тени, Ларра поведал обо всем, что произошло в королевской семье, и о чем не сообщали публично: о том, как однажды утром отец принцев, герцог Кендарн, вошел в покои жены с пистолетом. Выгнал слуг. Запер двери. Что происходило между ними, осталось тайной, - но через четверть часа герцог появился, очень бледный и спокойный, и, ни слова не сказав, уехал.
В тот же день он передал главе парламента письменное отречение королевы. Сообщил о своем решении покинуть двор и уехать жить в поместье. Все ужасно растерялись, не представляли, что теперь будет, ведь никто из принцев ни в какую не соглашался занять престол. А что делать с бывшей монархиней? Устраивать суд? Отправлять в ссылку? Принцы яростно этому воспротивились, заявив, что не станут вредить матери и никому такого не позволят: это семейное дело, и посторонние не вправе вмешиваться. Да и при дворе не жаждали скандала на целый свет…
Неизвестно, что бы из этого вышло, если бы не герцог Кендарн. Как и собирался, он уехал в дальнее родовое поместье, но уехал не один. Никому ничего не сообщив, герцог увез с собой жену, оставив сыновьям письмо, которое Ларра видел собственными глазами - близнецы в смятении забыли его в комнате, на столе.
Герцог писал, что просит у сыновей прощения. Что его поступок был ужасен, но он не представлял, к чему это может привести, иначе ни за что не затеял бы подобную аферу. Что он любит их обоих, и никогда не желал Сэтнару зла.
А что касается матери - она тоже сожалеет о содеянном, и настанет день, когда она сама скажет им об этом. Просто сейчас ей необходимо побыть в уединении, чтобы все обдумать, а его долг, как мужа, помочь ей очистить душу. Они уедут подальше от столицы, от суеты двора. Будут жить в поместье, рядом со старинным храмом Владык Стихий, и, даст Творец, жрецы-монахи помогут им обоим обрести себя.
- Написал, что он, мол, все время будет с ней, - завершая рассказ, промолвил Ларра, - глаз с нее, мол, не спустит. В общем, себя этой змее в тюремщики назначил. Она, мол, все поймет да пожалеет. Только, мне сдается, об одном она пожалеет: что дельце у ней не выгорело, да что трон из рук уплыл. Грешно, конечно, так о государыне, да только - больно уж большая стерва, прости меня Творец!
Когда он смолк, Нимве тоже долго молчала, пока наконец не произнесла:
- Выходит, он сам сослал обоих, и себя, и жену.
- Вроде того, - согласился Ларра. - Упек женушку в монастырь, а себя ей в сторожа назначил. Сам внес приговор, сам и исполнил. Раз, мол не наказали ее - так я это сделаю.
