— С тобой все обращаются хорошо?
— О да, ваше величество, — энергично закивала Дрина. — Куда лучше прежнего. Дают много вкусной еды — не хочу сказать, будто меня прежде плохо кормили, но сейчас еды больше, и она лучше; и работы дают меньше, особенно с тех пор, как меня раздуло. — Она сложила руки на животе и очень серьезно взглянула на Криспа:
— Вы меня предупреждали, чтобы я не зазнавалась, и я не стала. Тут я себя вела очень осторожно.
— Вот и прекрасно. Хотел бы я, чтобы все обращали на мои слова столько же внимания, — отозвался Крисп. Дрина кивнула, все еще серьезная. Даже несмотря на всю сосредоточенность и беременность, она выглядела очень юной. — Сколько тебе лет, Дрина? — неожиданно спросил Крисп.
— По-моему, двадцать два, ваше величество, — ответила она, посчитав на пальцах, — да только я могла на год-другой ошибиться в любую сторону.
Крисп вновь принялся расхаживать. Дело было вовсе не в том, что она не знала свой точный возраст; он и в своем не был уверен. В крестьянских семьях вроде той, где он вырос, над такой ерундой особо не задумывались: от возраста зависела лишь работа, которая человеку по силам. Но двадцать два плюс или минус год-другой? Выходит, она родилась примерно в то время, когда он взошел на трон.
— Так что мне с тобой делать? — спросил он, предназначив вопрос столько же себе, сколько ей — а может, и самому Фосу.
— Ваше величество? — Ее глаза испуганно расширились. — Вы же сказали, что я не буду ни в чем нуждаться… — Голос Дрины дрогнул. Казалось, чтобы напомнить ему про обещание, потребовалась вся ее храбрость.
— И не будешь — клянусь в этом благим богом. — Крисп очертил на груди солнечный круг, подтверждая свои слова. — Но я имел в виду другое.
— Что? — Горизонты воображения Дрины, как его самого, когда он был крестьянином, не простирались дальше изобилия еды и не очень большого количества работы. — Я хочу только одного — заботиться о ребенке.
— Этим ты и станешь заниматься, а я позабочусь, чтобы тебе помогли, если потребуется, — пообещал он и почесал макушку. — Ты читать умеешь?
— Нет, ваше величество.
— А научиться хочешь?
— Не очень, ваше величество. Не вижу, какой мне с этого будет толк.
Крисп неодобрительно хмыкнул. Поселившийся в их деревне солдат-ветеран научил его читать и писать еще прежде, чем у юного Криспа закурчавилась борода, и с тех пор его мир разительно изменился. Написанные слова связывали пространство и время настолько крепко, что никакие устные рассказы и предания даже сравниться с ними не могли. Но если у Дрины нет желания овладеть этим умением, то лучше не заставлять ее — никакого удовольствия ей это не доставит.
Он снова почесал макушку.
— Ваше величество! — Крисп вопросительно приподнял бровь и стал ждать продолжения. — Ваше величество, — нервничая, повторила она, — когда ребенок родится, вы… вы захотите меня снова?
Хороший вопрос, признал Крисп. С точки зрения Дрины, он наверняка казался важнейшим вопросом на свете. Ей хотелось знать, останется ли она близка к источнику власти и влияния в империи. Беда была в том, что Крисп понятия не имел, что ей ответить. Он не мог притвориться перед ней и собой, будто влюбился в нее — ведь по возрасту он более чем годился ей в отцы. И даже если бы он в нее безумно влюбился, то результат оказался бы анекдотическим. Стариков, влюбившихся в юных девушек, всегда безжалостно высмеивали. Но Дрина ждала ответа.
— Посмотрим, — сказал он наконец, сожалея, что не отыскал ответа получше.
Но ему не хотелось лгать ни ей, ни себе.
— Да, ваше величество, — пробормотала она. Смирение и боль в голосе Дрины ранили Криспа не хуже ножа, и он пожалел, что вообще ложился с ней в постель.
Но не в его характере или темпераменте становиться монахом. Что ему оставалось делать?
«Надо было жениться заново после смерти Дары», — подумал он. Но тогда ему этого не захотелось, к тому же вторая жена могла породить больше проблем династических, — чем решить. Поэтому он время от времени пускал в постель служанок… и вот нарвался.
— Я уже говорил, что обеспечу тебя хорошим приданым, когда ты найдешь себе человека, способного окружить тебя любовью и заботой, которых ты заслуживаешь, — напомнил Крисп. — Ты, конечно же, не полагаешь, что незаконный ребенок императора тебе в этом помешает?
— Нет, я так не думаю, — согласилась Дрина; при всем ее невежестве она не была глупа. — Беда только в том, что у меня сейчас нет на примете такого человека.
«Сейчас». Ей двадцать два года, и «сейчас» для нее мало чем отличается от «навсегда». Не могла она, если говорить честно, и взглянуть за рамки ситуации, в которой оказалась. Когда у нее на руках окажется ребенок, то весь ее привычный мир перевернется вверх дном, и ей потребуется время, чтобы понять, как все изменилось.
— Посмотрим, — повторил Крисп.
— Хорошо, — смирилась Дрина; другого выбора у нее не было.
Крисп понимал, что это нечестно по отношению к ней. Многим Автократорам такое даже в голову бы не пришло, но Крисп знал, что такое несправедливость, потому что сталкивался с ней сам. Если бы сборщики налогов не изгнали его несправедливо с отцовской земли, он никогда бы не отправился в столицу и не вступил бы на дорогу, ведущую к трону.
Но что ему делать? Сказать, что любит ее, хотя это не так? Такое тоже не назовешь ни правильным, ни честным. Он вдруг с тревогой осознал, что мало будет просто обеспечить Дрину и ребенка, но не видел, что он еще может сделать.
И все же Дрину нельзя было назвать беспомощной девицей. Подмигнув, она спросила:
— А что обо всем этом думают их младшие величества? Эврипу-то давно все известно. Он, когда меня завидит, всегда смеется.
— Смеется? — переспросил Крисп, не зная, возмущаться ему или тоже расхохотаться. — Если тебе неймется это знать, то могу сообщить, что Фостий и Катаколон считают меня отвратительным старым развратником, которому полагается натягивать подштанники, отправляясь в постель.
— Фу! — возмутилась Дрина.
Услышав ее реакцию, Крисп не посмел даже радостно улыбнуться, как поступил бы на его месте любой мужчина. Он слишком много лет провел на троне и привык оценивать количество лести во всем, что ему говорили, стараясь пропускать мимо ушей всяческие восхваления, льющиеся на него густым и сладким медовым потоком.
Крисп до сих пор надеялся, что за императорским фасадом еще осталась частица его прежнего «я» — но разве можно утверждать это с уверенностью?
Он вновь принялся расхаживать по спальне. «Иногда ты слишком много думаешь», — сказал он себе. Он знал, что это правда, но привычка въелась в него настолько, что тут он ничего не мог изменить. Наконец, после долгого молчания, он сказал Дрине:
