Тросточка.
Перчатки. И печатка… и все вместе. Василиса нахмурилась. А человек аккурат остановился перед витриною. Повернулся спиной, которая оказалась довольно-таки широка, после боком… и узкое лицо его было незнакомо.
Определенно.
Или…
Василиса прищурилась, вглядываясь в резковатый мужской профиль. Длинный нос. Капризная линия губ. Лоб высокий… и все неправильное, не такое.
Она поерзала и, оглянувшись, убедившись, что Марья все также занята беседой и шляпками, которых прибавилось, тихонько встала. Василиса ведь ничего дурного не сделает, ей лишь надобно ближе подойти, понять, что не так.
Она тронула дверь, и зазвенели колокольчики.
Но никто не услышал их звона.
На улице жарило. Полуденное солнце спешило одарить теплом и море, и город на его берегу, и людей. И господину тоже было жарко. Вот он стоит на углу, обмахивается газеткой и головой по сторонам крутит, явно кого-то высматривая. Вот только… кого?
И почему он так бледен?
И… он – это вовсе не он. Василиса кивнула себе, разом успокоившись. Просто человек взял и примерил обличье. Может, анонимности желал или по какой иной причине. Не запрещено ведь. Василиса уже почти решила вернуться в магазин, когда мужчина, повернувшись, встретился с ней взглядом.
И она вдруг ясно поняла, кого перед собой видит.
- Это вы? – тихо спросила она и уже потом поняла, до чего глупо звучит этот вопрос.
А мужчина вдруг смутился, попятился и выкинул руки вперед. С трости его сорвался клубок огня, устремившись к Василисе. Она же совершенно растерялась.
И сразу забыла, что надобно делать.
Она…
Стояла и смотрела.
Завороженная.
Очарованная красотой огненного шара. Не способная отвести взгляд от раскаленных лент, которые медленно разворачивались, готовые выплеснуть всю силу, спрятанную в сердце заклятья. Кто-то закричал, пронзительно так… а человек в белом костюме бросился прочь.
Он бежал быстро, смешно подпрыгивая, и не видел, как огненный клубок достиг-таки цели. И Василиса зажмурилась. Пусть она проклята, но… это же не повод ее убивать.
Ее убивать вовсе причин нет.
В лицо пыхнуло жаром.
Задрожал щит, и тонкий браслет на руке раскалился, приводя в сознание. Господи… какая же она дура!
- Вася! – Марьин голос донесся будто издалека. – Вася…
Под ногами прошла волна силы, расцветая защитным куполом, в котором ныне нужды уже не было, но купол все одно поднялся, плотный, живой.
- Вася, ты…
- Все хорошо, - Василиса потерла запястье. – Только обожглась немного…
- Покажи, - Марья дернула руку. – Вот бестолочь…
- Бестолочь.
- Я не про тебя, я про Сашку. Кто ж так щиты ставит? Без изоляции? Вот вернусь, я покажу этому студиозусу, что такое настоящая артефакторика. Он же тебе руку едва не спалил.
Едва…
Не спалил.
И… и Василиса вдруг явственно осознала, что все еще жива. И, наверное, кому-то там, на небесах, о которых она думала редко и исключительно по большим праздникам, она нужна, если все вышло… как вышло.
- Госпожа? – стенка щита исказило лицо кучера, лишив его неприметности. – Вы целы?
- Не вашими заслугами, - зло отозвалась Марья и щит все-таки убрала. – Что здесь вообще произошло?
На светлых ее волосах держалась шляпка из тонкой сетки, украшенной круглыми жемчужинами и атласными лентами. Сооружение это, на ком другом показавшееся бы чересчур роскошным, на Марье гляделось вполне себе естественно и мило.
- Не знаю. Госпожа вышла. Я решил, что ей стало дурно в магазине.
Василиса фыркнула. Она, конечно, модные лавки не слишком жалует, но не настолько же. И Марья тоже фыркнула. Она вовсе не представляла, что кому-то могло стать дурно в столь чудесном месте, как шляпная мастерская.
- …и она просто посмотрела, а он вдруг заклятье кинул. Я слишком далеко стоял и…
- Вещерскому доложитесь, - бросила Марья.
И кучер посмурнел. Кажется, перспектива его не вдохновляла.
- А ты что скажешь?
Под строгим взглядом Василиса поежилась.
- Мне… не знаю, я просто… он был неправильным, тот человек. И я захотела посмотреть, что с ним не так, - прозвучало на редкость жалко. – Я вышла. И…
- Посмотрела?
- Да.
- И?
- Это был он.
- Кто?
- Ижгин, - сказала Василиса. –Василий Павлович. Он просто личину нацепил. Только что-то все равно не легло, если я заметила.
- Легло, - очень мрачно произнес кучер. – Хорошо легло. Я не заметил, а у меня…
Он поднял руку, демонстрируя широкий кожаный браслет, украшенный серебряным узором.
- Вот как, значит… - Марья посмотрела на след. Огонь, пролетев по улице, опалил пару деревьев, обратил в пепел петунии, не тронув каменную цветочницу, и исчез. – Что ж… ты найди Вещерского. Пусть разберется, почему всякие беглые приказчики огненными заклятьями первого уровня швыряются.
- А…
- А мы еще не все шляпки посмотрели, - Марья взяла Василису под руку. – Знаешь, мне нравится эта девочка. Как думаешь, она не согласится переехать? Конечно, Гезлёв город симпатичный, но народец здесь какой-то чересчур уж консервативный… и вот так везде! Если где и появится какая прелесть…
Колени дрожали.
И руки тоже дрожали. И, наверное, Василиса бы расплакалась самым позорным образом, если бы не спокойный голос Марьи…
Туман расползался.
И собирался.
Он словно чувствовал настроение Демьяна и его желание добраться до того подлеца, который едва не убил девушку. Василиса была бледна. И шляпка из темного шелка подчеркивала эту ее нехарактерную бледность.
Растерянный взгляд.
Пальцы, которые то касаются друг друга, то собираются в кулачки, и тогда узкий подбородок поднимается, будто она, Василиса, готовится дать отпор.
Вещерский мрачен.
Он дважды прошелся по улице, но след потерял, и это его злит. Его злость густая с богатым лиловым оттенком, один в один варенье, что матушка варила в августе-месяце из соседских слив. А вот некромант спокоен. И спокойствие это отнюдь не только внешнее.
Выходит, он, Демьян, привыкает?
К дару этому? Или правильнее было бы его проклятьем назвать?
- И это, прошу заметить, совершенно возмутительно, - над княжной Марьей туман клубился, и Демьян не мог отделаться от ощущения, что тот того и гляди полыхнет. – Средь бела дня в приличном месте…
- Извини, дорогая.
- А если бы не защита? Если бы… - бледные руки взметнулись, и воздух вокруг ощутимо нагрелся.
- Как вы себя чувствуете? – тихо спросил Демьян, пока Вещерский утешал супругу, а некромант разглядывал шляпку, представлявшую собою поле искусственных роз, среди которого потерялась мертвая белая птица.
- Хорошо, - солгала Василиса.
- Неправда, - зачем-то сказал Демьян, хотя вежливо было бы со словами согласиться.
- Неправда, - она вздохнула. – Странно. И… страшно. Меня еще никогда убить не пытались.
Она потерла запястье, на котором отпечатался алый след.
- И, наверное, убили бы, если бы не Сашка… у меня вообще-то есть родовая защита, только…
- Вы ее не носите.
- Не ношу. И Марья пока этого не поняла, - Василиса покосилась на сестру, что-то увлеченно выговаривавшую супругу. Выглядел Вещерский до крайности виноватым, но отчего-то Демьяну казалось, что и гнев княжны, и нынешняя виноватость княжича – часть чужой игры, свидетелем которой ему было позволено стать. – А как поймет…
- Заругается?
- Еще как.
- А почему не носите?
Не о том надо спрашивать, и не спрашивать вовсе, но сказать что-либо утешающее, вроде того, что преступник понесет заслуженную кару. Вот только ложью это было.
Не так-то просто найти человека, а уж такого, который прячется…
- Так… вы бы видели этот перстень. Он тяжеленный… и неудобный до жути. Вот и…
- Я тебе удобный сделаю, - пообещала Марья, которая, оказывается, все-то слышала. – Или лучше браслетом?
- Браслетом.
- Вот и отлично… а пока… дорогой, вы не хотите что-либо предпринять?
