Она прошла сквозь большие двери, не удержавшись и прикоснувшись к прекрасной резьбе, изображавшей множество человечков, которые то лежали в постелях, то сидели, а рядом с ними явно были врачи. Эта дверь была просто произведением искусства. В просторном холле на тюфяках и циновках сидели и лежали люди, среди них ходил пожилой славский доктор, за которым, как цыплята, семенили несколько юношей. Как ни странно, не все они были степняками. Виктория учуяла троих оборотней, у пары молодых людей были светлые волосы и голубые славские глаза. Все лекари были одеты одинаково: в просторные штаны и рубахи из небеленого полотна.
- Влас Демьянович, – приветливо улыбнулась девушка врачу. – Здравствуйте!
Ей нравился этот веселый добрый мужчина, который приехал сюда во время пожара с Даромиром Ольшинским, да так здесь и остался, посчитав, что тут он нужнее.
- Виктория, лапушка! – расплылся в улыбке врач. – Ты к Аязу? Он на втором этаже, отдыхает. Всю ночь сидел у постели умирающего. Такой случай интересный был, опухоль прямо возле сердца... А впрочем, тебе не интересно. Беги к своему мужу.
Девушка кивнула и осторожно прошла между сидящими людьми, стараясь никого не задеть. Основная часть больных занимала первый этаж огромного здания. На втором были отдельные помещения, где жили врачи и лежали особо важные больные – не всегда самые богатые, иногда просто серьезные.
Где был кабинет Аяза, Виктория знала. На втором этаже было пусто и тихо, только из-за какой-то двери доносилось еле слышно женское пение.
Девушка прошла по коридору до конца, толкнула простую деревянную дверь и замерла ошеломленно. Ее "отдыхающий" муж стоял посередине большой светлой комнаты и держал в своих объятиях другую женщину. Да не просто держал, а ласково гладил ее по волосам и плечам. У Виктории внутри всё просто заледенело. Вот, значит, с кем он проводит ночи!
Ее супруг любил секс. Даже уставший, вымотанный до предела, засыпавший раньше, чем касался головой подушки, он мог ночью проснуться и, притянув ее бедра к себе, овладеть женой. Он говорил, что не может без нее, что становится злым и раздражительным, если не займется с ней любовью. И тем не менее целую неделю он не появлялся дома... видимо, найдя себе другой объект для поднятия настроения.
Ей вдруг стало так больно в груди, что не было сил ни закричать, ни что-то сказать, ни даже сдвинуться с места.
Наверное, она всё же издала какой-то звук, возможно, слишком резко вздохнула, потому что Аяз заметил ее, отпрянул от женщины и побледнел. Девица тоже обернулась. Она была юна – не больше пятнадцати, но вполне оформившаяся, с высокой грудью и тонюсенькой талией, перетянутой широким шелковым кушаком. У Виктории, родившей двоих детей, никогда такой талии больше не будет, а впрочем, и раньше она не была столь фигуриста.
Женщина и сама не поняла, как смогла взять себя в руки, изогнуть губы в подобии улыбки и произнести спокойным голосом, когда внутри всё отчаянно болело:
- Извините, я не хотела мешать. Я принесла тебе обед, Аяз. Уже ухожу.
Она, до судороги напрягая спину и ровно держа подбородок, поставила на стол узелок с его любимыми лепешками и вышла из комнаты.
- Вики, постой, – ожил, наконец, Аяз. – Прошу тебя!
У него перед глазами всё ещё стояли ее полные ужаса глаза.
Он догнал ее, ухватил за локоть, развернул к себе, ожидая увидеть заплаканное лицо.
- Да стой же ты! Ты всё не так поняла!
Но Вики спокойно улыбалась ему, будто ничего не произошло, только молчала, что было для нее совсем не характерно.
- Вики, милая, – все равно принялся спешно объяснять Аяз. – Это Силия. У нее ночью умер отец. Она сильно плакала и хотела уйти вслед за ним. Я просто пытался ей объяснить, что это не выход...
Жена его не слышала. То есть, конечно, она даже понимала отдельные слова, которые он говорил, только вот в какие-то значимые фразы они не складывались.
- Тебя, наверное, больные ждут, – прервала она степняка, приложив ладонь к его губам. – Иди работай.
Аяз замолчал, не понимая. Он ждал криков, скандала, упреков – но вместо этого жена вела себя как разумная взрослая женщина. Ее пальцы скользнули по шрамам на щеке и виске, Вики нежно улыбнулась ему и прошептала:
- Я люблю тебя.
Напряжение, завладевшее его телом, отпустило, он поймал ее руку, поцеловал ладонь и кивнул.
- Мне пора идти. Спасибо, что принесла поесть. Я приду вечером домой, обещаю.
То, что его жена вдруг оказалась такой понятливой и спокойной, Аяза очень обрадовало. Он чувствовал себя виноватым перед ней за то, что ночевал в больнице. Первые дни он просто злился и не хотел никого видеть. Потом этот старик с опухолью помирал несколько ночей подряд. Он был обречен, знал это, но сильно страдал от боли. Ему не помогала забыться даже сона, которую здесь использовали только в крайних случаях. Аяз умел облегчать чужую боль, поэтому сидел у постели умирающего и позволял ему хоть немного поспать. Большего он сделать не мог. Всегда, когда смерть одерживала над ним победу, молодой врач переносил это с трудом. Неожиданное появление супруги и ее забота словно оживили его. Он с наслаждением пообедал и с новыми силами помчался вниз: промывать гнойные раны, вправлять вывихи, вскрывать чиреи. Как обычно, ничего действительно серьезного не случилось. Степняки вообще очень здоровый народ.
Уже вечером, когда Аяз собрался домой, мечтая нормально выспаться в супружеской кровати с женой под боком, его остановила дочка умершего старика.
- Аяз-тан, – вежливо склонилась девочка, складывая перед собой ладони. – Дозвольте просить вас о милости.
- Что тебе, Силия? – рассеянно спросил степняк, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
- Мне некуда идти. Единственный родной человек покинул меня. Позвольте мне остаться в больнице! – она умоляюще смотрела на него. – Я буду помогать, я умею ухаживать за больными, перевязывать раны, кормить их!
Аяз замер. Просьба Силии была ему по душе. Ловкие руки здесь не помешают, к тому же он лечил не только мужчин, но и женщин, и им было бы спокойнее, если заботиться о них будет девочка. А если ей действительно некуда идти, в больнице она будет в безопасности и, возможно, найдет себе здесь мужа.
- Хорошо, – кивнул он. – Ступай к Власу Демьяновичу, скажи, что я разрешил остаться. Пусть выделит тебе комнату. Завтра решим, сколько тебе будут платить.
И, не слушая слов благодарности, Аяз бежал на конюшню, чтобы, оседлав лошадь, мчаться домой.
---
Виктория брела по улице, слепо натыкаясь на прохожих. В глазах стояли непролитые слезы, в груди сжималось и ворочалось отчаяние. Кажется, она всегда ждала чего-то подобного. У Аяза были друзья, которые не ограничивались одной женщиной. У его младшего брата уже было две жены. В Степи и мужчины, и женщины относились к этому, как к само собой разумеющемуся. Ее муж любил ее, она это знала, была уверена в его любви. Но что, если ему захотелось чего-то большего? Местные замужние соседки охотно трещали между собой о всяких интимных подробностях своих супружеских жизней – например, о том, что мужчины любят спать с двумя женщинами сразу или, наоборот, с одной женщиной вдвоем. Виктория старалась эти разговоры прерывать, ей претило заглядывать в чужие спальни, но иногда невольно задумывалась, а хотел бы Аяз попробовать двух женщин сразу?
"Возьми себя в руки, – наконец, сказала она себе, в очередной раз чудом избежав столкновения с какой-то женщиной. – Распустила сопли! Ты леди Оберлинг или кто?" Вот только правда заключалась в том, что леди Оберлинг она больше не была. Семь лет она была женой Аяза, и за эти семь лет, казалось, совершенно привыкла жить по местным обычаям, привыкла молчать, когда разговаривают мужчины, привыкла крикливо торговаться на рынке за пучок укропа, привыкла готовить, мыть посуду, стирать его одежду и няньчить детей. А ведь когда-то она помогала самому хану в его работе и мечтала открыть свою кофейню. Разве не сама она потерялась в Аязе? Разве есть его вина, что она стала лишь его тенью? Если он и увлекся молодой хорошенькой девочкой, то не от того ли, что жена стала ему скучна?
