Он пугливо и осторожно гладил ее по руке, словно опасаясь, что она вот-вот сорвется с места и убежит. Неловко, беспомощно он взывал к ней, не зная, что ему нужно говорить или делать.
— Я могу… нет… — смиренно сказал он. Тула убрала от лица руки.
— Что ты хотел сказать? — томно произнесла она, хорошо вживаясь в роль.
— Ах, нет, ты не захочешь иметь дело с таким калекой, как я.
— Что ты имеешь в виду?
— Нет, ничего, — сказал он и отвернулся.
— Скажи, по крайней мере, что у тебя в мыслях! Даже если это и глупость.
— Это не просто глупость. Это бесстыдство. Высокомерие!
— В этом я сама разберусь! Я же оказала тебе доверие, рассказав о том, чего не знают другие, потому что ты мне нравишься и я тебе верю. Так что, и ты должен…
Он вцепился руками в свои мертвые коленки. Прикусил губу. И, опустив голову, произнес:
— Я подумал только… если бы я смог заставить тебя поверить в мужчин, ты не отвернулась бы с отвращением от своего мужа… Мне хотелось просто сделать что-то хорошее для тебя. Без всяких непристойностей. Просто показать тебе, как ты мне нравишься, потому что ты захотела говорить со мной. Я думал о тебе дни и ночи…
И Тула с удивлением заметила, как по его щекам катятся крупные слезы.
— Должно быть, ты очень одинок, — мягко произнесла она, вдруг почувствовав себя совсем взрослой. Словно за несколько часов она стала старше на несколько лет.
Смахнув слезы, он сказал:
— Когда ты пришла сюда в первый раз и стала разговаривать со мной, как с обычным человеком, стала смеяться и шутить со мной — а не надо мной — да, тогда мне показалось, что сквозь эти стены вдруг пробилось солнце. И все это время я жил воспоминаниями о твоем кратком посещении. Я не надеялся, что ты когда-нибудь снова придешь. И вот сегодня ты снова здесь. Живая, всамделишная.
Боязливо подняв голову, он продолжал:
— Не подумай, что я чего-то домогаюсь! Я знаю свое место, а ты уже сказала мне, что ждет тебя в будущем. Но твой рассказ о злодейском изнасиловании… Я просто в отчаянии. Что с тобой, красивейшим из всех земных созданий, так поступили, так жестоко обошлись… Нет, мне просто невыносима мысль об этом!
Теперь настала ее очередь протянуть руку и погладить его по щеке.
— Как же ты собирался помочь мне?
— Ах, я не знаю, — беспомощно произнес он. — Просто утешить тебя, защитить. Обнять тебя, словно обиженного ребенка.
Тула пристально посмотрела на него. Потом сказала спокойно:
— Мне кажется, тебе это нужно сделать. Мне бы тоже хотелось этого. Я нуждаюсь в этом именно сейчас. Я так долго грустила…
Она смешивала в своих словах ложь и правду.
Она осторожно огляделась по сторонам. Куча опилок была, конечно, не самым лучшим ложем, но он не делал ни малейшего намека на то, чтобы устроиться на скамье или пройти в спальню, а ей было неудобно самой предлагать это. Пол, как в столярных мастерских, был усыпан стружками и щепками. Так что потом ей пришлось бы основательно почиститься.
И она подумала, не пропахнет ли ее одежда лаком, что могло бы выдать ее дома.
Стоя на коленях и чувствуя на своих плечах его сильные руки, а возле виска — его губы, она поняла, что его слова были сказаны всерьез. У нее не было нужды разыгрывать из себя добрую самаритянку и вызволять его из плачевного одиночества. У него и в самом деле были рыцарские идеалы. Он действительно утешал ребенка, он шептал ребенку на ухо ласковые слова.
Сначала Тула чертыхалась про себя, но потом, к своему удивлению, успокоилась. Это было прекрасно! Это было изысканно и благородно, это было так красиво!
Она расслабилась в его руках, позволяя себя утешать и ласкать, и постепенно в ней просыпалось сознание того, что она и в самом деле нуждается в утешении. Тула, доверчивая и независимая, никогда не задумывалась над тем, что она одинока. Одинока, как и всякий человек, как бы много близких не было вокруг, Тула была залетной птицей в этом мире. И теперь она впервые поняла это. Да, она была чужой птицей, но куда более очеловеченной, чем она себе это представляла.
Она понимала, что он сам нуждается в помощи и утешении куда в большей степени, чем она. И она догадывалась, что именно теперь ему очень хорошо. Ему позволили чувствовать себя желанным, да, ему нужно было почувствовать, что он нужен кому-то, что он может сделать что-то ради другого. Перестать просить милостыню, а самому давать ее!
Возможно, это был для него лучший в жизни подарок.
И он прошептал ей на ухо:
— Любовь существует, дорогая девочка, любовь бывает такой сильной и чистой, что от этого просто захватывает дух.
Он говорил, а она все теснее и теснее прижималась к нему, испытывая при этом блаженство, наслаждаясь заботой именно этого человека. Такого Тула от себя не ожидала!
И его шепот был подобен мягкому летнему ветерку:
— Тебя оскорбили, но ты должна забыть об этом! Должна! Ты должна встретить своего будущего мужа с открытым сердцем. И я надеюсь, что он достоин тебя! И что с Божьей помощью он будет внимателен и заботлив, не будет проявлять нетерпение, если ты испугаешься и отшатнешься от него. Что он не будет вести себя как… самец, думающий только о своем… удовлетворении. Господи, как мне хотелось бы поговорить самому с ним! Но это означало бы вмешиваться в чужую жизнь. Обещай мне, что ты расскажешь ему обо всем, что говорила мне, до свадьбы.
— Я не могу это пообещать. Потому что я не знаю его и не уверена, что он такой же, как ты.
Он взял в ладони ее лицо и посмотрел ей в глаза. Он нравился Туле все больше и больше — каждое сказанное им слово, каждое его движение.
Ей приятно было смотреть в его открытое, доверчивое лицо, видеть переменчивое выражение его глаз.
— Что я могу сделать для тебя, мой друг? — сочувственно спросил он.
— Ты уже столько сделал для меня! — ответила она. — Столько!
Она действительно так думала, на этот раз не лгала.
— В самом деле? Я так рад! Ты скоро придешь сюда еще?
— Вряд ли. Я бываю в Вехьо пару раз в году, и то, что меня отпустили на этот раз одну, просто редкий случай. Другого такого случая не представится.
Он печально посмотрел ей в глаза.
— Никогда больше не видеть тебя, — прошептал он. — Это же…
В лавке зазвонил колокольчик. Оба замерли.
— Я спрячусь, — прошептала Тула. Он кивнул и покатил на своей тележке открывать.
Тула прошла во внутреннюю комнату. Она была такой маленькой, что в ней с трудом помещалась кровать. Тула прислонилась к стене, чтобы ее не видно было снаружи.
Выходя из большой комнаты, она наступила на какую-то вещицу, валявшуюся на полу, наклонилась и быстро подняла ее, прежде чем войти в спальню.
Это была испорченная флейта. Она тут же спрятала ее в карман.
