Судья начал с другого конца:
— Вы знаете Ханса Барта?
— Конечно! Он наш хороший друг.
— Вам известно, что этот Ханс Барт ночевал у маркграфа?
— Конечно, известно, ведь я сама у него ночевала! Зал затаил дыхание, взгляд Александра забеспокоился, он не понимал, что у нее на уме.
Судья постучал по столу деревянным молотком и, обратившись к собравшимся, сказал:
— Напоминаю о незапятнанной чести маркграфини, засвидетельствованной накануне!
Он снова посмотрел на Сесилию.
— Может быть, Вы поясните причину ночных посещений его дома?
— Охотно, Ваша честь. Мой муж — заядлый шахматист, и Вы хорошо знаете, что шахматная партия может длиться очень долго. Александр забывает о времени и об окружении, так что мне или Хансу постоянно приходилось напоминать ему, что уже поздно, что пора спать и сидеть так дальше неприлично.
Она интуитивно почувствовала, что Ханс тоже умеет играть в шахматы. Но спросить его об этом она забыла.
— А Вы сами играете в шахматы, маркграфиня? — осторожно спросил помощник судьи.
— Да.
Он повернулся к Александру.
— Это правда?
Маркграф встал.
— У моей жены блестящий, острый ум, Ваша честь. Она более опасный противник, чем Ханс Барт, которого по сравнению с ней можно считать любителем, но не более.
Сесилия осторожно взглянула на Александра, стараясь угадать, мстит ли он этими словами Хансу или лжет. Но Александр спокойно смотрел в глаза судьи. Он явно говорил правду, он не хотел врать в зале суда.
Тем лучше, значит, Ханс умеет играть в шахматы. Сесилия бросила на него выразительный взгляд. По его лицу было видно, что он огорчен тем, что его низвергла с шахматного трона какая-то женщина.
«Ура, ура!» — злорадно думала она.
Судья продолжал:
— Неплохая идея научить свою жену шахматным правилам!
— Она знала их и раньше, Ваша честь. Этому ее научил отец.
Судья просиял:
— А, мой друг Даг Мейден! Да, с его умом никто не сравнится!
«Мы выиграли эту партию!» — с облегчением подумала Сесилия. Александр тоже выглядел удовлетворенным, снова сев на свое место. Шахматный поединок был закончен.
— Маркграфиня Паладин, я буду с Вами несколько фамильярен. Вы никогда не замечали у Вашего мужа каких-либо отклонений?
— Никогда!
— Вы уверены?
Сесилия застенчиво улыбнулась.
— Абсолютно, Ваша честь. Напротив, до нашей свадьбы Александр много раз проявлял нетерпение.
Откуда у нее только взялись такие нескромные слова? Она сама была шокирована и не осмеливалась смотреть Александру в глаза.
В зале понимающе заулыбались.
— А Вы не замечали неестественных наклонностей у Ханса Барта?
«Как же тут не заметить!» — подумала Сесилия, но виду не подала.
— Я не знаю его столь же хорошо, но… Нет. Мы часто разговаривали втроем, нередко спорили. Но никогда никто не позволял себе такого, о чем говорят слухи, — не было даже и намека.
Судья больше не задавал вопросов. Он разрешил ей уйти и попросил сделать перерыв для совещания судейской коллегии.
В перерыве Сесилия не встретилась с Александром, но он послал ей через зал осторожную, хитрую улыбку, и она ответила ему тем же.
Она смертельно боялась того момента, когда ему придется давать показания. Тогда все пойдет прахом. Неужели этот простофиля никогда не научится хоть чуточку врать? Но Александр не был способен на это. Он был слишком чист душой, чтобы лжесвидетельствовать перед лицом Господа.
Судья и его помощники явились раньше, чем предполагалось.
Став на свое место, судья произнес:
— Мы пришли к единому мнению о том, что после свидетельских показаний маркграфини Паладин нет больше оснований продолжать это напоминающее фарс судебное дело. Мы считаем все это коварным наговором на одного из благороднейших людей Дании… Александр Паладин, Вы свободны и можете идти, поскольку большинство свидетельских показаний говорит о Вашей невиновности, и прежде всего — слова Вашей жены.
Это происходило до того, как женам запретили свидетельствовать в пользу их мужей или против них.
Ханс мог бы опротестовать решение суда, но он этого не сделал, хорошо понимая, что это не в его пользу.
— Что же касается Ханса Барта…
Сесилию не интересовала судьба Ханса. Она уже выходила из зала, спеша встретить Александра.
Но он не спешил выходить, и это ей не понравилось. Просто он хотел услышать приговор Ханса.
Наконец он вышел.
— Спасибо, Сесилия! Не знаю, как мне тебя отблагодарить! Благодаря тебе Ханс избежал смертной казни. Разумеется, его ждет тюрьма, его высекут кнутом у позорного столба, но жизнь ему ты спасла. Я так счастлив!
Сесилия пробормотала длинное, изощренное ругательство. Она боролась за Александра, поэтому ей пришлось говорить и о Хансе.
Но из-за этого ему вовсе не стоило быть таким счастливым!
Сесилия снова вернулась к своим обязанностям во Фредриксборге, поскольку она по-прежнему оставалась придворной дамой. Но каждый вечер она садилась в карету и ехала в Габриэльсхус. Они с Александром часто проводили вечера в беседе или за шахматной доской, но в постель уже больше не ложились. Однажды она спросила, видел ли он Ханса после суда.
— Ты с ума сошла! Во-первых, до него не добраться, он заключен в какой-нибудь отдаленный замок или крепость, или же в тюрьму. Во-вторых, он порвал дружбу со мной и, в-третьих, было бы очень глупо с моей стороны навещать его, давая тем самым пищу для новых подозрений.
— А ты хотел бы увидеть его?
— Нет. Вчера ночью я лежал и думал. И я решил, что с меня хватит. Теперь — после того как я не видел его столько времени — я понял, что он был мне противен. Просто красивая кукла!
Сесилия кивнула. Она тоже так думала.
— Мне трудно представить его рядом с тобой, — сказала она. — Никогда бы не подумала, что у тебя такой вкус!
— Он оказался намного примитивнее, чем я думал, — сухо ответил он. — И он всегда держал нос по ветру.
— Я полностью с тобой согласна, — сказала она.
Королевские дети подрастали. Самой сильной личностью среди них была четырехлетняя Леонора Кристина. Самой несчастной была старшая, Анна Катерина, которую мать ненавидела потому, что та была очень похожа на своего царственного отца. Остальные девочки и единственный мальчик были крайне высокомерны и грубы с придворными и со слугами. Этому их научила мать Кирстен Мунк и бабушка Эллен Марсвин. Бабушка была их настоящей сиделкой.
Самой несносной из детей была шестилетняя Софи Элизабет. Своенравная и ревнивая, она проявляла подчас опасную жестокость. Девочка перенимала только дурные привычки и отравляла жизнь нянькам, как впоследствии стала отравлять жизнь своему мужу, Кристиану фон Пентцу.
