— Потому что не взяли.
— Да?!
Очки съехали на кончик носа, и Талбот подвинул их пальцем, упрятанным в чехол перчатки.
— Вы… извините, — кажется, он понял, что сказал бестактность. — Я, наверное, не в свое дело полез… у меня язык поперед головы всегда… и при нанимателях‑то я стараюсь помалкивать, но… он сильно злой?
— Кто?
— Пес этот, — Джон Талбот наклонился, и Ийлэ, сама себе удивляясь, тоже наклонилась. — Просто он на меня так поглядывает… а он вам кто?
— Никто.
Не враг уже. Еще не друг.
— Да? Я подумал, что вы… то есть, вы и он… ну, бывает же… и вы извините, пожалуйста, что такое… — Джон Талбот умел краснеть и начинал с носа, который сделался даже не красным — пунцовым и ярким. Вспыхнули щеки, задрожали белесые короткие ресницы. — Я опять гадость сказал, да?
— Не гадость, но… почти.
Ийлэ вдруг ясно осознала, что этот странный человек не вызывает у нее ни отвращения, ни раздражения, ни страха.
— Я… я просто восхищался вашим отцом… и мой отец им восхищался… он мне альбом показывал, а еще одну вещицу… нет, она не нам принадлежала, мы не настолько богаты… то есть, мы не бедные, вы не подумайте. У отца дело свое и несколько мастерских, лавка опять же… и я сам неплохо зарабатываю. Я новый замок создал… и сейчас на него патент оформляют. А как оформят, то меня в младшие партнеры возьмут. Там, глядишь, и старшим стану… то есть, я не бедный.
— Я поняла.
— Вот, — с огромным облегчением выдохнул Джон Талбот. — И нам как‑то принесли пудреницу… то есть, для нее, дамочки, это была пудреница, а для меня… я никогда такого не видел! Там внутри замочек сломался. Замочек отец и взялся чинить, потому что остальное не тронул бы… там рисунок такой, камнями выложенный… озеро и на нем две цапли… и главное, что камни драгоценные, но не граненые, шлифованные. Получается вроде как мозаика, но… я не знаю, как это назвать… там камешек к камушку так плотно подогнан был, что стыков не видать вовсе! И рисунок гладкий. И рисунком выглядит, а на деле — мозаика… отец мне позволил посмотреть. Еще сказал, что только один мастер такое сделать способен был… что раньше‑то многие, ну, из ваших мастеровали, а потом позабыли… это ничего, что я так, по — простому?
— Ничего, — близость человека больше не смущала.
— Вот… вроде как, если при титулах, то оно и не к лицу… а у него талант… мой отец говорил, что негоже, когда талант, его в землю‑то…
В землю.
Это он правильно выразился. В землю.
В заледеневшую уже, слегка размытую дождями, но холодную, комковатую, в которую клинок лопаты вгрызался с немалым трудом… и еще песок в часах сыпался быстро… так быстро, что Ийлэ понимала — не успеет.
— Простите, — в сотый, кажется, раз повторил Джон Талбот, касаясь руки. — Я, кажется, опять ляпнул чего‑то не того, да?
— Да.
Если попросить Райдо, то… он не откажется перезахоронить… весной, когда земля отойдет. Он нормальный, в отличие от того… и он не стал бы убивать.
Талант в землю.
Джон Талбот молчал долго, минуту или две, и о чем‑то напряженно думал. От мыслей этих его лицо приходило в движение.
Морщины на лбу.
И прищуренные глаза.
И нос, который шевелится, хотя это невозможно, но все одно шевелится.
Пальцы тарабанят по набалдашнику трости. И Ийлэ уже самой интересно, о чем же таком думает Джон Талбот.
— Простите… — он облизал губы. — Это, конечно, не мое дело и вообще… но я вот подумал… и решил спросить… а вы не замужем?
— Нет.
В иное время Ийлэ, пожалуй, улыбнулась бы, до того забавен был человек с его смущением и неловкими вопросами.
Замужем?
Таких, как она, не берут в жены.
В любовницы, быть может… в содержанки… и наверное, это тоже выход, но от самой мысли о том, что ей придется…
Пришлось бы.
Ийлэ зажала рот руками, сдерживая рвоту. Нет и нет…
— Не замужем, — Джон Талбот почесал нос об изогнутую рукоять трости. — А… вы не хотели бы выйти замуж?
— За кого?
Тошнота отступала, оставив кисловатый привкус желудочного сока во рту, и стереть бы его, но чем… снегом?
Снег далеко, но если попросить, коляску остановят.
Пусть бы остановили.
— Ну… — Джон Талбот покраснел сильнее прежнего, — к примеру, за меня…
Он вскинул руку, прерывая поток возражений, которого не было, поскольку Ийлэ слишком растерялась, чтобы возражать.
Замуж?
За него?
Он человек… всего — навсего человек… и хорошо, наверное… и замуж…
— Я понимаю, что это несколько неожиданно и вообще предложения руки и сердца так не делают. И вы меня совсем не знаете, а я не знаю вас, но я уверен, что мы с вами найдем общий язык, — он приложил руки к сердцу, точнее к серой ткани пальто, и жест этот вовсе не выглядел смешным, как и сам он, маленький человечек в желтых очках. — Поверьте, лучше, чем кто бы то ни было, я осознаю, что мы с вами разные… что я вас не достоин и… но я понимаю, что вам здесь непросто. Я состоятелен. Я уже говорил, что у отца есть мастерские… я единственный наследник… и родители не будут против, когда узнают. Отец точно не будет. А мама только обрадуется.
В этом Ийлэ крупно сомневалась.
— Она давно говорила, что мне жениться пора и вот…
— Почему?
Один вопрос, но он понял все, что за этим вопросом стояло. И ответил искренне:
— Я хочу вам помочь.
— Мне не надо помогать.
— Или вы боитесь принять помощь? Я сам поговорю с вашим покровителем, и уверен, что… мы найдем общий язык, — Джон Талбот выпрямил спину.
Найдут?
Он подойдет к Райдо с просьбой уступить Ийлэ? Он думает, что она и Райдо — любовники? Наверняка думает.
И не только он.
Глупость какая. Нелепица чистой воды, и посмеяться бы над нею, но смех застревает в горле. Любовники, мужья… это не для Ийлэ.
Ей бы выжить.
Или нет, она выжила, тогда научиться жить, если не как раньше, то хотя бы как‑нибудь. И она научится, но не с этим человеком, который не понимает, чем его благородство обернется в будущем. Он будет ждать благодарности и любви, а Ийлэ не способна окажется отблагодарить.
И не полюбит его.
Он разочаруется.
Возненавидит. Решит, что она, Ийлэ, его обманула.
— Не стоит, — Ийлэ позволила себе улыбнуться той вежливой улыбкой, которые принято использовать в обществе. — Не ищите дракона там, где его нет. Райдо…
Не друг, определенно.
Но и не враг тоже.
— Райдо — близкий мне человек… нечеловек.
Близкий нечеловек.
Смешно звучит.
До самого дома Джон Талбот молчал. Обиделся? Или раздумывал над услышанным?
