Быть может, момент не самый удобный, а может статься, что и наоборот.
Джон Талбот остался в сейфовой комнате, среди остатков побелки, ошметков обоев, перед стальной стеной, в которой пустота.
Вскроет?
Скорее всего… и пустоту обнаружит.
И Райдо наверняка расстроится… не разозлится, он — другой.
Или тот же?
Ийлэ исподтишка разглядывала сосредоточенное лицо его, пытаясь угадать, настоящее ли оно. Но ведь не тронет… сейчас точно не тронет, потому что собственная жизнь дороже золота.
— Идем, — Райдо вел ее, держа за руку, и шагом быстрым, так, что приходилось почти бежать. Хорошо, когда бежишь, нет времени думать о… о всяком.
Дверь в кабинет, прежде отцовский, но изменившийся.
Панели вот остались прежними и тот гобелен с охотой, и еще бронзовый лев, подаренный кем‑то. Лев отца премного раздражал, поскольку был огромным и исполненным грубовато, а вот Райдо он наверняка по душе придется.
Они со львом похожи.
— Присаживайся, — он сам усадил Ийлэ в кресло. И подушечку подал, которой в кабинете точно не место было, но взялась же она откуда‑то, бело — розовая, зефирная, украшенная широкой лентой и парой атласных бантов. — Тебе удобно?
— Да.
— Врешь ведь, — он сунул подушечку в руки. — Ийлэ… я знаю, что ты не хочешь говорить о прошлом, что вспоминать тебе неприятно. И в ином случае я не стал бы спрашивать, но…
Райдо ущипнул себя за ухо и сел.
Не в кресло по ту сторону огромного стола, но на пол, у самых ног. И смотрел теперь снизу вверх, и выглядел почти безопасно.
— Но я должен знать, что случилось в тот день, чтобы защитить вас. Понимаешь?
Промолчать.
Он ведь не будет настаивать. И не отвесит затрещину, если покажется, что Ийлэ медлит с ответом. И сбежать позволит, что в комнату свою, что на спасительный чердак.
Только Ийлэ не готова всю оставшуюся жизнь бегать.
— Я… — она облизала пересохшие губы. — Я их не убивала.
— В этом я не сомневаюсь.
— Почему?
Райдо усмехнулся. Ему идет улыбка, делает его мягче, хотя он и без того мягкий и только с виду грозный такой.
— Ну… хотел бы сказать, что ты не похожа на убийцу, но подозреваю, что это будет слабым аргументом. Если же серьезно, то, полагаю, их отравили. А тебе просто неоткуда было взять яд. Допустим, он был где‑то в доме… скажем, спрятан… и у тебя получилось его изъять, то возникал вопрос, куда его добавить. На кухню тебя не допускали, верно?
Ийлэ кивнула.
— И к еде, полагаю, тоже…
Он дождался второго кивка.
— Нет, яд использовал кто‑то, кто точно знал, куда и когда его добавлять. А когда — это не менее важно, чем куда… он положил всех троих. Уцелей хоть кто‑то… — Райдо вновь ущипнул себя за ухо. — Нет, тогда история сложилась бы иначе.
Он вздохнул и добавил:
— Все очень точно рассчитали. Настолько точно, что это меня пугает. С кем они должны были встретиться?
— Не знаю.
— Ийлэ!
— Я и вправду не знаю, — она поджала ноги и вцепилась в треклятую подушку. — Или думаешь, что меня ставили в известность? Да я… они вспоминали обо мне только когда…
— Ийлэ, — произнес он мягче. — Пожалуйста, подумай… просто подумай… вспомни тот день. Сможешь?
А разве у нее есть выбор?
Есть. Райдо примет его. И тем сложнее его сделать.
— Я буду здесь, — он протянул руку. — Это просто память…
Наверное.
— Я закрою глаза, да?
— Как хочешь.
— Закрою. Так вспоминается легче… я раньше всегда, если хотела вспомнить что‑то действительно важное, глаза закрывала… и теперь вот… я не боюсь, ты не думай.
— Не думаю.
— Просто… неприятно.
— Знаю.
— Но нужно, да?
— Да.
— Тогда… дождь шел. Здесь ранней весной дожди идут постоянно… и осенью тоже… вообще осень с весной очень похожи, но весной солнце более яркое, что ли… в тот день не было. И дожди шли давно, поэтому меня в дом забрали. Он сказал, что скоро все закончится…
— Тебе?
— И мне тоже. Я обрадовалась. Я так устала, тогда, Райдо… и еще ребенок. Я поняла, что ребенок будет, но не хотела, чтобы он родился. И подумала, что будет замечательно, если нас, наконец, убьют. Я так долго ждала, когда же он решится… или нет, неправильно сказала. Ему не нужно было решаться. Он ведь не испытывал сомнений, когда собирался кого‑то убить. Не решиться, а…
— Определиться?
— Именно. Определиться. Он был очень радостный… сказал, что наконец‑то все…
— Что «все»?
— Не знаю… я не подслушивала… я просто сидела…
— В сейфовой комнате?
— Да.
— Это… нормально? — он спрашивал так, точно извинялся, что подобное может считаться нормой. Однако сам вопрос…
— Нет, — вынуждена была ответить Ийлэ. — Обычно меня держали или в подвале, или на улице… или в других комнатах, если ему хотелось… он сам за мной пришел. И цепь снял. В подвале крюки есть, на них удобно закидывать было.
Теплые пальцы скользнули по щеке, успокаивая.
И тянет открыть глаза, стряхивая этот полусон, полуявь, затереть его, а то и вовсе избавиться раз и навсегда, но не время.
Ийлэ не убивала.
Почему‑то сейчас становится важно доказать, что она и вправду не убивала.
Дождь шел. В подвале всегда сыро было и холодно, но в тот день — особенно. Ийлэ лежала. Тогда она почти все время лежала, свернувшись калачиком, сунув руки в подмышки, глядя на стену. И самой‑то стены этой не видно, потому что свечей ей не оставляли, но Ийлэ чувствовала близость камня. Иногда она протягивала руку, и пальцы ложились на осклизлые блоки, нащупывали между ними протяжки строительного раствора.
Трещинки.
Или вот железные штыри креплений, которые уходили в камень, словно корни в землю.
Было время, когда она пыталась вырваться.
Давно.
Но теперь она смирилась. Привыкла. И так легче, если просто лежать, смотреть в темноту. Думать о том, что однажды она, Ийлэ, умрет.
Вернется к земле.
К корням.
И к мертвому древу рода.
Разве возможна мечта чудесней? Она и представляла себя мертвой, и старалась не дышать, смиряла стук сердца, которое, упрямое, не смирялось, но грохотало громче и громче, и в этом грохоте терялся скрип двери.
Его шаги.
Свет выдавал. Он не любил темноту, а потому брал с собой лампу.
— Эй ты, жива? — спрашивал он и сам себе отвечал. — Жива. Живучая тварь…
Он был привычно пьян.
Запах виски мешался с иными ароматами, кисло — сладкими, едкими, от которых Ийлэ начинало тошнить, а быть может, и не от запахов вовсе, но от самой его близости.
От боли, которой не избежать.
— Ничего… скоро все… — он пошатывался и лампа в руке раскачивалась, желтые пятна света скользили по стенам, по полу, ослепляя.
