Зато тепло.
— Все хорошо, — сказала кошка. — Страх надо убить раньше, чем он убьет тебя.
— Девчонку перетащим? — Джек поднялся и первым подошел к Юльке. Небось, стыдно ему… если так, то Алекс его простит. Сегодня ему больше не хочется драться.
Крышкину уложили как можно ближе к странному огню. И зеленые отблески заскользили по лицу, словно знакомясь. Огонь — не тень, вреда не причинит.
— Отдыхайте, — велела Снот. — Я ненадолго… удалюсь.
— Куда? — вяло поинтересовался Джек, вытягиваясь на лавке по другую сторону костра.
— Не важно. Главное, дождитесь. И не вздумайте пускать друг другу кровь. Она вам еще пригодится.
Алекс смотрел, как кошка пятится, растворяясь в черной тени. Последними исчезли глаза. Сначала желтый, потом синий.
Алекс очень надеялся, что кошка вернется раньше, чем погаснет огонь.
— Ты только совсем не умирай, Покрышкина, ладно? — попросил он шепотом.
Юлькины веки слабо дрогнули, а улыбка исчезла.
Часть 2. По эту сторону мира
Кошка выбралась из норы меж корнями старого ясеня и, оглядевшись, сказала:
— Мяу.
На зов ее откликнулись не сразу.
Задрожали колючие плети шиповника, побелели алые лепестки, а иглы и вовсе подернулись инеем. Земля же треснула. Нити корней пытались удержать края раны, но та расползалась, пропуская существо крайне уродливого вида.
Его голова ромбивидными очертаниями напоминала змеиную. Шея была коротка, а тело массивно. Неуклюжие лапы с трудом удерживали его на весу, и казалось удивительным то, что существо вообще способно передвигаться.
— Я здесь, Курганник, — сказала Снот и на всякий случай отодвинулась подальше. — Надо поговорить.
Существо медленно повернуло голову. Приподнялись кожистые заслонки третьего века, приоткрылась пасть.
— Я устала.
— Все устали, дорогая сестрица, — темный язык Курганника скользнул по чешуе, стряхивая комки земли и обрывки корней. — Ты здесь только затем, чтобы мне это сказать?
— Я сама не знаю, почему я здесь! — не выдержала кошка, и усы ее гневно растопырились. — Весь этот выводок… я с ними не справлюсь. Сил не осталось. А они кровь льют.
— Хочется?
— Хочется. И… и главное, что смысла во всей этой затее… нет смысла! Варг ведь прав!
— Он сдался.
— И нашел способ жить.
— Что есть такая жизнь, Советница Снот? Я спрашивал это у Одноглазого. Одноглазый смеялся. Где теперь Одноглазый? И где тот, который думал, что это он владеет Мьёлльниром? И злоязыкий? И все другие? Нету. И тебя не будет. И меня не будет. Когда-нибудь.
Вязкая слюна Курганника текла из пасти и, коснувшись земли, прорастала повиликой. Нежные стебли ее обнимали и колючую крапиву, и чахлые ромашки, и молодую ясеневую поросль.
— Я не смогу…
— Сможешь, сестрица.
— А если опять не выйдет?
— Попробуем снова.
— С каждым разом все хуже… и эти… они пусты. В них нет ничего! Ни силы. Ни веры. Ни… ни даже злости. Но мне их жаль!
— Жалость не имеет смысла, — он подвигался к Советнице боком, неловко припадая на кривые, суставчатые лапы. И бесконечно длинное тело с шелестом выходило из трещины: — А страх и вовсе убивает.
— Вот только не надо твоих…
Когтистая пятерня вцепилась в хвост и дернула. Снот попыталась удержаться на лапах, но не сумела, покатилась по траве, а трава вдруг стала мягкой-мягкой. Земля раскрылась, приняв кошку, и сомкнулась. Рана заросла. И шрам исчез в зелени газона.
Курганник спускался, тянул Советницу сквозь рыхлую, легкую землю, в которой, словно изюм в пироге, лежали мышиные черепа.
Сквозь слюдяные кости иных существ.
Окаменелую плоть.
Подземные жилы, в которых застыла ледяная кровь.
К усталому сердцу мира, где не осталось ни капли огня… и тени межмирья взлетели навстречу, моля о пощаде.
— Я не смогу… — говорила им Снот, но земля не позволяла словам жить. В ней самой уже не осталось жизни. И тени тонули в камне. Их черная кровь собиралась ручьями и реками, пробивалась наверх, полнила каверны и разливалась озерами. Стальные звери приходили пить ее.
А потом вдруг все закончилась, и Снот выпала на траву, на то самое место, на котором и начиналась беседа. Она узнала его по бледным нитям повилики и мертвой траве.
— Ты… ты… я не хочу этого видеть! Да я попробую! Но это бесполезно! Бесполезно, слышишь?! И это не я боюсь! Это ты боишься поглядеть правде в глаза! Мы обречены! Мы все здесь обречены!
Тишина была ответом.
— Чтоб тебя… — проворчала кошка. — Чтоб тебе там заблудиться!
На повилике появились ягоды, крупные, красные, словно кровью налитые.
Это здание выделялось среди прочих особым, живым запахом. И пусть чувствовались в нем и кислота старческой немощи, и горечь болезни, но они всяко лучше нефтяного мертвенного смрада окрестных домов. В оплетенной диким виноградом стене кошка нашла окно в подвал. Здесь правильный запах был особенно силен. Им пропитались стены, трубы в древних шубах теплоизоляции и сами шубы, низкий потолок и даже металлические нервы проводки.
Он коснулся и черной шкуры, но тут же отпрянул, затих.
— Выходи, Ниссе, — сказала кошка шепотом. — Не бойся. Я не за тобой. Я к тебе.
— Я и не боюсь.
Куча хлама в дальнем углу зашевелилась, и появился крохотный человечек в белом халате.
— Они здесь?
— Здесь, — ответил человечек. — Все. Р-рядышком. Сейчас… сейчас… помогу.
Он прижал широкую лопасть уха к стене и поскреб кирпич ногтем.
— Да… да… там… Доктор Вершинин, пройдите в третью палату. Доктор Вершинин, пройдите в третью палату, — загудел старый дом. А Ниссе, вытерев руки о халат, начертил на стене воротца.
— Идем, двуликая, — сказал он, вынимая из кармана дебелого светляка. — Поспешать бы. Вершинин — хозяин справный. Надолго не загуляит.
Нора вывела в светлую комнату со стеклянными стенами.
В комнате стояли аппараты, очень много аппаратов. Некоторые скрежетали, как рассерженные сверчки. Другие шипели. Третьи молча рисовали на экранах кривые линии.
А главное, что все они были мертвы, но странным образом не позволяли умереть той, которая, собственно говоря, интересовала Снот.
— Поспеши, — велел Ниссе и, сунув светляка на место, потянулся.
Он тянулся и тянулся к потолку, пока не стал размером с обыкновенного человека. Человек этот был лыс, носат и обряжен в белый халат с завязками на спине. Из-под халата выглядывали черные брюки, а из-под брюк — короткие широкие ступни с корявыми пальцами. Меж пальцев торчали клочья рыжего меха, а может быть, что и мха.
