Я поставил на стол бутылку. Гвенни оценил жест и отработанным движением извлек из сейфа два высоких бокала и апельсин.
— Пойдет?
— В самый раз.
Хлопнула пробка, янтарная жидкость заполнила емкость бокалов. Гвенни перочинным ножичком очистил тонкую кожуру, затем разделил апельсин на дольки. Покончив с приготовлениями, мы расселись в кожаных креслах с высокими спинками и с наслаждением вытянули ноги.
Гвенни поднял бокал и замер, наблюдая, как игристое вино переливается и искрится на дне бокала.
— За встречу!
— За встречу, — согласился я.
Мы чокнулись, затем выпили. Я пил залпом, а Гвенни немного посмаковал, прежде чем опустошить бокал, потом посмотрел на меня проницательными глазами.
— Я так понимаю, что ты здесь не ради выпивки. Ну давай, выкладывай, с чем пожаловал.
Я собрался с мыслями. Посвящать Гвенни во все тонкости не стоит, но кое-какой информацией поделиться придется.
— Гвенни, что тебе известно о бароне Отто фон Бомме?
Приятелю не нужно было рыться в бумагах, его память впитывала в себя информацию, как губка. Он нахмурился и процедил сквозь зубы:
— Довольно немного. Скажи, друг, с каких пор ты стал интересоваться покойниками, покинувшими наш мир из-за банального сердечного приступа?
— Это в тебе профессиональное любопытство заговорило?
— Ага.
— Клиент хочет, чтобы я кое-что разнюхал. Считай, что ты только что пил за его счет.
Гвенни засмеялся. Я, иной раз наблюдая за ним, пытался составить мнение, кого же в нем больше — человека или гнома. Ростом он не вышел, но таких коротышек на улице пруд пруди, мясистый нос и густые выступающие брови вполне могли принадлежать родственникам по гномьей линии, а вот глаза все же человеческие — ясные, лучистые, с радужной оболочкой. Кто видел гномов, поймет.
— Уговорил, Сухарь, расскажу все, что известно. Вино того стоит. Тебя интересует, когда он родился, как прошло его детство, юношество?
— Лучше опусти. Вкратце обрисуй, что это был за человек и коснись событий последнего месяца.
— Ну что я могу сказать? Твой барон был первостатейным бабником. Хлебом не корми — дай приударить за очередной юбкой. А вкус у него был специфический. Просто обожал гламурных дамочек, ну а особым расположением у него пользовались разного рода певички или танцовщицы. От них барон просто разум терял. И они его в свою очередь привечали — умел мужик пускать пыль в глаза.
— А ты знаешь кого-нибудь из последних пассий?
— Да, слышал так, краем уха, что он крутил роман с новомодной экзотической танцовщицей Никавери, вся экзотика которой заключалась в том, что в конце выступления на ней оставалось гораздо меньше одежды, чем в начале. Вроде бы дуреха втрескалась в него по самые уши, а он ей с успехом пудрил мозги.
— Кто такая эта Никавери? Расскажи подробнее.
— Ну, если ты любишь высоких крашеных блондинок, то примерно представляешь, о ком речь. Я тут говорил о мозгах, так вот мозгов у Никавери не больше, чем у курицы. Но для ее профессии это ведь не главное…
— А где она работает?
— Ночной клуб «Серпентарий» — слышал о таком?
— Нет.
— Неудивительно, — хмыкнул Гвенни. — Это местечко для настоящих сливок общества, к которым мы с тобой не относимся. Там собираются аристократы и миллионеры, которые могут положить наш город себе в карман жилетки.
— Адресок не подскажешь?
— Да пожалуйста, только тебя туда и на порог не пустят, нужна членская карточка.
Я устремил на Гвенни пристальный взгляд:
— Дружище, только не говори, что у тебя такой нет, я все равно не поверю.
— И правильно сделаешь, — признался Гвенни. — Конечно, у меня есть членская карточка этого клуба, на ней и адрес указан. Хочешь взять?
— Да.
— Скажи, на кого работаешь — и карточка твоя.
— Перебьешься.
— Ладно, уломал. — Гвенни вытащил из визитницы прямоугольный кусочек картона и отдал мне. — Бери так, но может, хоть на ушко шепнешь, кто твой клиент?
— Гвенни, если я нарою что-нибудь стоящее, то обязательно с тобой поделюсь. Но пока ничего нет, одни предположения.
— Ну, хорошо. — Гвенни сдался и отстал от меня. — Сменим тему. Ты уже избавился от того вульгарного ковра, что висел у тебя в кабинете?
— Нет, конечно. Я к нему привык.
Гвенни картинно заломил руки и обиженно засопел.
— Как ты можешь спокойно работать, когда за спиной висит такая пакость?
— Говорю же, что я к нему привязался. К тому же на спине у меня глаз нет. И клиенты еще ни разу не жаловались.
— Нет, это невыносимо, — пожаловался Гвенни. — Я пытаюсь привить тебе хороший вкус, а ты способен опошлить любое благое начинание! Но я этого так не оставлю.
Гвенни скрылся в глубине кабинета. Спустя мгновение до меня донесся шум и грохот от падающих предметов. Потом появился Гвенни, весьма довольный собой. В руках он держал тонкий сверток длиной в полметра.
— Что это? — спросил я с некоторой опаской.
— Подарок, — простодушно ответил приятель. — Разверни и посмотри. Благодарить будешь после.
Я взял сверток в руки, снял тесемку, которой он был перехвачен, и развернул полотно. Взору предстал холст в виде зеленого квадрата на белом фоне. Я непонимающе посмотрел на друга.
— Гвенни, ты, наверное, приобрел это на выставке детского рисунка? Поздравляю с удачной покупкой.
Приятель не на шутку обиделся.
— Нет, Гэбрил, тебя не зря зовут Сухарем. Ты ничего не смыслишь в современном искусстве. Посмотри внимательно на этот шедевр и слушай внимательно. Я научу тебя понимать сущность картины и глубину авторского замысла.
Я зевнул, но Гвенни продолжил, будто ничего не замечая:
— В центре полотна изображен зеленый квадрат. Он словно вобрал в себя глобальные формы и краски мира, сведя их к пластической формуле, где доминируют цвета жизни (зеленый и белый). Подчеркнуто простая геометрическая форма-знак, не увязанная ни ассоциативно, ни пластически, ни идейно ни с каким образом, предметом, понятием, уже существовавшими в мире до нее, свидетельствует об абсолютной свободе ее создателя. Зеленый квадрат знаменует собой чистый акт творения, осуществленный художником-демиургом.
— Гвенни, еще минута, и я тебя убью.
— Гэбрил, вникни в тайны космического мироздания. Неужели ты не видишь всю сакральность… Ай, чего дерешься?
— Дружище, хватит трепаться. Лучше скажи, на кой ляд мне сдался этот зеленый квадрат. Что я с ним буду делать?
Гвенни уже пришел в себя после маленькой трепки, которую пришлось задать, дабы прервать поток его красноречия. Он принял величественную позу и сказал:
