— Итак? — Епископ поднял голову и посмотрел на посетителя. — Вы заговорили о чрезвычайно прискорбном происшествии.
— Да, ваше святейшество! — выпалил кардинал — словно с горы ринулся, — Одного из молодых дьяконов застали вчера вечером, во время покоя, в Великой библиотеке...
Ванье раздраженно нахмурился и махнул пухлой рукой.
— Пусть кто-нибудь из младших мастеров определит ему меру наказания, кардинал. Мне некогда разбираться со всеми мелкими проступками...
— Я еще раз прошу у вас прощения, ваше святейшество, — перебил епископа кардинал; он даже ступил вперед — такое рвение его обуревало, — но это не обычный мелкий проступок.
Ванье повнимательнее пригляделся к кардиналу и лишь сейчас заметил, что лицо его пугающе серьезно. Помрачнев, епископ отложил императорское послание и полностью сосредоточил внимание на вошедшем.
— Пожалуйста, продолжайте.
— Ваше святейшество, этого молодого человека обнаружили во Внутренней библиотеке... — кардинал заколебался — но не ради того, чтобы усилить драматичность момента; он собирался с духом, готовясь встретить реакцию начальства, — ...в палате Девятого Таинства.
Епископ Ванье молча взирал на кардинала. Лицо его затуманилось неудовольствием.
— Кто? — проскрежетал он.
— Дьякон Сарьон.
Епископ нахмурился еще сильнее.
— Сарьон... Сарьон... — пробормотал он, медленно, задумчиво барабаня пухлыми пальцами по крышке стола. Была у него такая привычка. Кардиналу, которому и прежде случалось наблюдать это зрелище, тут же представился паук, медленно ползущий по полированному черному дереву.
— Сарьон, ваше святейшество. Математическое дарование.
— Ах этот! — Приподнятые брови опустились, и на смену неудовольствию пришло какое-то другое чувство. — Долго он там пробыл?
— Нет, ваше святейшество, — поспешил заверить его кардинал. — Младший мастер услышал шум в дальней части библиотеки и почти сразу же вызвал Дуук-тсарит. Очевидно, дьякон пробыл там буквально считанные минуты.
Лицо епископа разгладилось; он почти улыбнулся. Заметив однако, что кардинал взирает на столь явное облегчение потрясение и неодобрительно, Ванье немедленно напустил на себя суровость.
— Это нельзя оставлять безнаказанным.
— Конечно, ваше святейшество!
— Этого Сарьона надо примерно наказать, чтобы другим неповадно было.
— Совершенно с вами согласен, ваше святейшество.
— Однако, — задумчиво пробормотал Ванье, тяжело вздохнув и поднявшись на ноги, — мне думается, что отчасти это и наша вина, кардинал.
Глаза кардинала расширились.
— Ваше святейшество! — сдавленно воскликнул он, — я вас уверяю: ни я, и никто из наших мастеров никогда...
— О, я вовсе не это имел в виду! — взмахнул рукой Ванье. — Я просто припомнил, что мне уже докладывали об этом молодом человеке — о том, что он пренебрегает своим здоровьем и молитвами, и все ради книг. Мы позволили этому Сарьону настолько погрузиться в научные изыскания, что он стал потерян для мира. И едва не потерял собственную душу, — добавил епископ, печально покачав головой. — Ах, кардинал, ведь с нас бы могли спросить за эту душу! Но благодаря милосердию Олмина у нас появилась возможность спасти молодого человека.
Заметив укоризненный взгляд епископа, кардинал поспешно пробормотал:
— Восхвалим же Олмина! — но заметно было, что он не считает, будто столкнулся с величайшим благословлением в своей жизни.
Повернувшись спиной к помрачневшему подчиненному, епископ подошел к окну и, отодвинув занавеску, выглянул наружу, словно для того, чтобы полюбоваться красотой дня. Но на самом деле мысли его были далеки от красот наступившего дня. Доказательством этому служил тот факт, что, когда кардинал так ничего и не сказал, Ванье — все еще продолжая придерживать штору — взглянул на него краем глаза.
— Ведь душа этого молодого человека — наивысшая ценность. Вы со мной не согласны, кардинал?
— Конечно-конечно, ваше святейшество! — отозвался кардинал, моргая от яркого света. Но он успел заметить блеск в глазах епископа.
Ванье вернулся к созерцанию утра.
— А потому мне кажется, что часть вины за падение этого молодого человека лежит и на нас, ибо мы позволили ему бродить в одиночестве, без руководства или надзора.
Так и не услышав ответа, Ванье тяжело вздохнул и ударил себя в грудь.
— Я виню в том числе и себя, кардинал.
— Ваше святейшество так добры...
— А не следует ли из этого, что наказание должно пасть на наши плечи? Что примером для остальных должны стать мы, а не этот молодой человек, ибо это мы погубили его?
— Мне кажется...
Резко отпустив штору — комната тут же вновь погрузилась в прохладный полумрак, — Ванье резко повернулся к кардиналу. Тот снова заморгал, пытаясь приспособиться к изменившемуся освещению — и к неожиданным поворотам мыслей епископа.
— Однако же если мы публично навлечем на себя позор в связи с этим делом, мы окажем церкви дурную услугу. Вы согласны, кардинал?
— Конечно, ваше святейшество! — Похоже было, что потрясение, охватившее кардинала, усилилось. Равно как и смятение. — Подобное просто немыслимо...
Епископ, напустив на себя печальный, задумчивый вид, сцепил руки за спиной.
— Но не пойдем ли мы против заповедей, которые исповедуем, если допустим, чтобы другой страдал за наши прегрешения?
Окончательно сбитый с толку кардинал пробормотал нечто невразумительное.
— А потому, — тихо, мягко продолжал епископ, — я думаю, и для церкви, и для души этого молодого человека будет лучше всего... забыть об этом происшествии.
И епископ устремил взгляд на подчиненного. На лице кардинала проступило сомнение, сменившееся упрямством. Ванье снова нахмурился. Он раздраженно сцепил пальцы — но это осталось незамеченным, ибо руки его были спрятаны за спиной. Кардинал был человеком мягким и непритязательным; главное его достоинство, на взгляд епископа, заключалось в тугодумии. Но время от времени это самое тугодумие становилось помехой. Для кардинала весь мир был расцвечен лишь черным и белым. Он не способен был различать тончайшие оттенки серого. Ванье с горечью подумал, что если бы этому священнослужителю дали волю, Сарьон наверняка был бы приговорен к Превращению.
Заставив себя говорить спокойно, Ванье негромко пробормотал, особенно подчеркнув последние три слова:
— Мне ужасно не хотелось бы причинять горе матери Сарьона — особенно теперь, когда она так обеспокоена состоянием здоровья своей кузины, императрицы...
Кардинала перекосило. Он был тугодумом — но не дураком. За что его епископ и ценил.
