Горбун хихикнул, показав съеденные зубки. Бонзы мрака слушали Лигула вежливо. Многие помнили, что толкать речи он любил еще в Эдеме, равно как и раздавать значочки: «Долой слепое послушание! Будем добрее добра!»
Бельвиазер скосил глаза на молодого человека, который не мог слышать ни слова из их разговора. Юноша стоял и с интересом разглядывал короткий кинжал для дархов на поясе у Лигула. Поскольку сам глава Канцелярии в дуэлях не участвовал и дархов не срезал, некоторые смельчаки шутили, что кинжал нужен ему, чтобы точить карандашики.
– Прасковья, разумеется, с ним знакома не была. Для нее вчерашний шоколад был несвежим, его же я держал в крайне тяжелых условиях. Начиная с десяти лет за дохлую кошку на обед ему приходилось драться на мечах с тартарианцем. Ну, не считая самых больших праздников, когда он получал ее даром: день конституции Тартара, день независимости Тартара, день самоопределения Тартара и день отделения от Эдема. В остальное время ему приходилось питаться тем, что он добудет сам. Ну а добыть здесь что-либо сложно. Сами знаете поговорку: червяк из Тартара загрызет земную лошадь.
– И где же вы его прятали? – спросил Чан.
Лигул тонко улыбнулся. Ему нравилось удивлять тех, кого, как начальника китайского отдела, удивить было непросто.
– В Большой Пустыне. Виктор жил там последние десять лет.
Слова Лигула прозвучали как резкий удар колокола. Китайский страж Чан на мгновение широко приоткрыл глаза, и вновь они исчезли. Сын Большого Крокодила щелкнул пальцами мимо хлебного шарика, который собирался послать в Буонапарте. Карл Австрийский издал звук, средний между «мню» и «м-дэ».
– Ну хватит секретничать! – Палец Лигула скользнул по столу. Отменяющая глухоту руна медленно проплыла по воздуху к ушам юноши.
Большой Пустыней называлась обширная равнина в южной части Среднего Тартара. В целом пригодная для жизни, не слишком жаркая днем и не настолько холодная, чтобы от холода трескались кости, она не была населена из-за частых песчаных бурь и жутких тварей, выползавших ночами из многочисленных сквозных расщелин, ведущих в Нижний Тартар. Твари отличались и размерами, и привычками, и аппетитами, и теми методами, которыми они лишали жизни. Их роднило только одно – все они убивали.
Барбаросса недоверчиво цокнул языком.
– В Большой Пустыне? Человек?.. – прорычал он, дергая себя за бороду. – В ней даже стражу не выжить! Недавно я там охотился. За день я потерял пять загонщиков. Все были растерзаны. Одну тварь я видел впервые. Ее не брали ни мечи, ни копья. Я лично всадил ей в глаз четыре стрелы: не пробил даже роговой оболочки.
– Скорее всего, это был эхилот. Поразить его можно только в барабанную перепонку. Она находится сразу над огненным каналом, чуть ниже ядовитого жвала. Чешуя там не такая прочная. Я порой убиваю парочку, – сказал Виктор Шилов.
Барбаросса побагровел.
– Ты нагло лжешь! Ты хоть представляешь: где голова этого монстра?
– Ну да. Высоко. Чтобы она опустилась, надо прежде подрезать жилы на лапах.
– Что, на всех восьми? – рявкнул рыжебородый. Стражи мрака ненавидят, когда их поучают. Особенно там, где сами они потерпели неудачу.
– На восьми? Тогда это действительно был эхилот. Нет, зачем на восьми? Достаточно и на первых двух. Увы, хоть эхилоты и огромны, проку от них мало. Их мясо ядовито, не считая уздечки под языком. Она порой бывает ничего, если прокоптить ее до полного уничтожения вкуса, – свободно отозвался юноша.
Все бонзы заметили, что, когда он смотрел на Барбароссу, его лицо и все движения пародировали дубоватого германского стража, но так тонко, что это видели абсолютно все, кроме самого рыжебородого.
Только под конец, когда молодой человек так же, как и Барбаросса, вскинул к щекам полусжатые кулаки и выпучил глаза, передразнивание стало очевидным и для самого начальника германского отдела.
– Щенок! На улице я бы тебя зарубил! – срываясь со стула, прорычал Барбаросса.
Юноша вздохнул, точно сожалея, что ему приходится разговаривать с таким глупцом.
– Все может быть. Но прежде я накормил бы вас вашей бородой.
От гнева щеки у Барбароссы стали такими пунцовыми, что даже великолепная борода померкла. Казалось, еще немного, и он бросится на юношу с кулаками.
Длинные ногти Лигула царапнули полировку.
– Хватит! – с досадой приказал он. – Никаких ссор! Виктор, ты принес, что я просил?
Виктор посмотрел на Лигула и неуловимо сделался похожим на начальника темной Канцелярии. Мамзелькина хрюкнула от смеха и притворилась, что чихнула.
– Да.
– Почему так долго?
– Быстрее не получилось.
Юноша поднял левую руку, и все увидели, что она обмотана окровавленной тряпкой. Лигул не то нервно хмыкнул, не то выдохнул в ноздри:
– Дай взглянуть!.. Нет, не руку, мешок…
Под холстом угадывалось нечто похожее на кочаны капусты. Распутав горловину, Лигул взял мешок за края и, перевернув, отступил на шаг. На стол выкатились три головы. Лигул присел и, оказавшись вровень со столом, бережно поставил каждую на срез шеи, развернув лица к зрителям.
Прислоненная к стене коса Мамзелькиной упала сама собой. Дрожа ртом, глава Канцелярии цепко обвел всех маленькими глазками.
– Надо полагать, представлять никого не надо? Первый, Гондир… – Лигул коснулся бледного лица с выпуклыми веками и мефистофельской бородкой, – двенадцатый меч мрака. Второй – Шимелус – шестой меч мрака. – Лигул двумя пальцами развернул к себе выбритую толстощекую голову с единственным пучком волос на затылке. – И третий, Бурф… четвертый меч мрака. Бедняга Бурф! Как тебе досталось!
Лигул не удержался и поцеловал маленькую, как у ребенка, голову с запавшими щеками и выжженными тартарианским жаром ресницами. На лбу, чуть выше левого глаза, был узкий след от укола.
– Это все ОН? Мальчишка? – недоверчиво прорычал Сын Большого Крокодила.
Ответа он не получил. Со стороны Канцелярии послышался шум. Кто-то закричал. Захлопали двери. Лигул нетерпеливо поморщился.
– В чем дело? Узнай! – велел он секретарю.
Услужливая тень исчезла и сразу вернулась.
– Там эта птица в повозке! Никого не впускает в Канцелярию и не выпускает! Выклевала глаз Диляду. Кустосу просадила клювом череп! Из лука ее перьев не пробьешь, мы уже послали за арбалетами.
Виктор снес секретаря с ног и рванулся в коридор. Какой-то замешкавшийся страж врезался в стену. Похоже, не все канцеляристы поняли, что означает: уступить дорогу.
– Милая птичка! – откликнулся Лигул. – Мне докладывали: мальчишка нашел в расщелине яйцо. Скорлупа была прочной, как алмаз. Не знаю уж как, но он его отогрел и выходил птенца. Меня всегда удивляло свойство людей выбрать какую-нибудь дрянь и привязаться к ней. Отбери у них вообще все, они подберут кривую щепку и будут с ней разговаривать. Даже здесь, в Тартаре. Первое, чем вылупившийся птенец его отблагодарил: отмахнул крайние фаланги на двух пальцах левой руки.
