– Мамуля казала «лезь». Зигя лезет. А ты цто тут делаес?
– Лежу! – объяснил Матвей.
Некоторое время Зигя переваривал информацию.
– Лезыт. Не посто лезыт, а лезыт вот, – объяснил он сам себе.
Потом Зигя встал на четвереньки и принялся разглядывать лицо Багрова, поворачивая его к лунному свету.
– Чего ты смотришь? – спросил Матвей.
– Смотлю: длузеское у тебя лицо или не длузеское!
– Длузеское! – передразнил Багров.
Зигя удовлетворенно кивнул и аккуратно уложил Матвея на пол.
– Хоросо, сто длужеское! Мамуля казала: если не длуг – убивай!
Матвей порадовался, что не ответил иначе, и потребовал, чтобы Зигя его развязал. Просьба была простая, но отчего-то вызвала у гиганта много сомнений.
– Мамуля не велела никого лазвязывать! Она сказала помогать папуле. А ты не папуля!
Матвей едва не взвыл.
– А как насчет «совершить хороший поступок»?
– Мамуля не казала совершать посюпок. Она казала: «Не трогай нисего глязного, не кушай мусор, не подноси киску к глазкам, убивай влагов и помогай папуле», – забухтел Зигя.
Багров решил обойти непререкаемый авторитет мамули с другой стороны.
– Что ты любишь?
Зигя расплылся в улыбке:
– Зигя любит сарики и больсые масыны: гузовики, тлактолы, лесовозы, тлейлелы.
Матвей понял, что стараньями мамы Прасковьи Зигя сделался спецом по больсым масынкам.
– Я нарисую тебе красивую машинку! Очень большую! Ты такой раньше не видел! Называется «марсоход», – пообещал Багров.
Зигя с сомнением оглядел обмотанного веревками Матвея.
– У тебя каландаса нет!
– Он у меня в кармане!
Зигя, сопя, полез к нему в карман проверять.
– Э, нет! – поспешно сказал Багров. – Ты меня сперва развяжи!
Зигя вновь задумался, на этот раз, к счастью, кратковременно.
– Он не киска и не глязный! У него есть каландас и лицо длузеское! – пробормотал он себе под нос, точно отправдываясь перед кем-то. Потом склонился над Багровым и не развязал, а небрежно разорвал веревки, точно имел дело с гнилым бумажным шпагатом.
Багров размял затекшие ноги.
– Ну наконец-то! Идем!
– А масынку лисовать?
– Здесь темно! На улице нарисую! – не оглядываясь, Матвей быстро зашагал к лестнице.
Обманутый младенец вздохнул и поплелся за ним…
Ну а дальше клинья двух повествований сошлись. Увидев Шилова, обвившего мечом шею «папули», Зигя пришел к выводу, что это и есть «враг», и бросился на негодяя с булавой. Но, не добежав нескольких шагов, остановился. Подсвеченный луной, на земле лежал дружинник с погнутой подставкой и отломанным мечом.
– Мой рысаль! А я думаль: он потелялься! – радостно воскликнул Зигя.
Меф ощутил, как ослабло напряжение меча, захлестнувшего ему шею.
К солдатику Шилов и Зигя метнулись одновременно, столкнувшись лбами. Потом так же разом вскинули головы, разглядывая друг друга. Минувшие годы чудовищно изменили Зигю. Грудь покрылась рыжей шерстью, мышцы бугрились, кожа загрубела, лицо – в шрамах. Одно осталось неизменным – радостно-наивный взгляд ребенка.
Прошла долгая, бесконечная минута. Шилов поднял бронзового дружинника и протянул его Зиге. В поцарапанном плаще полыхала луна.
– Ты жив, Никита? Но я же оставил тебя в подвале! – произнес Шилов.
Зигя резко выпрямился. Отступил назад. Его громадное лицо отразило ужас – отблеск старого, погрузившегося на дно сознания страха. Он даже заслонился рукой, точно боялся, что Шилов снова схватит его и будет проталкивать в подвальное окно.
– Ты пахой, Витя! Ты уронил меня! Я усыб ножку! Там было темно и холодно! Я плакал и долго звал тебя и маму! А потом присла бабуска с рюкзаком и заблала меня!
Шилов отвернулся. Опустил голову и пошел. Гибкий край невидимого меча оставлял на влажной земле след, как от ползущего ужа. Он прошел мимо валькирий, мимо Мефа и ни разу не оглянулся. Он был уже у гаражей, когда на плечо ему легла громадная лапища, пригнувшая его к земле. Когда это требовалось, Зигя умел передвигаться бесшумно. Шилов оглянулся. Зигя протягивал ему мизинец, согнутый как акулий крючок и примерно такого же размера.
– Мились-мились-мились и больше не дерись! Я по тебе скучаль!
Меф стоит и смотрит, как в прямых струях дождя два тартарианца – один огромный, как скала, а другой худой и хрупкий – качают сцепленными мизинцами. А рядом с Мефом, держась за руки, стоят Матвей и Ирка. Оба немного грустны и как-то по-особенному торжественны. Меф не знает, что Иркины ноги и сердце Матвея по-прежнему в плену у Мамзелькиной, и не понимает причин. Но главное: они есть друг у друга и Камень Пути, уже покинувший Огненные Врата, лежит у Ирки в кармане.
Буслаев поднял свой клинок. Спата погасла. Воодушевление улетучилось. Меф наклонился, отыскал на земле чурочку и для пробы ударил по ней мечом. Чурочка упала скорее от обиды, что ее, бедную, все тюкают. Разумеется, она оказалась целой.
– А не пошел бы я спать? – спросил сам у себя Буслаев.
После чего повернулся и действительно отправился спать. За хрущевкой редкой серии уже слышался равномерный металлический звон. Он прокатывался волнами. Временами звон переходил в потрескивание. Это, осыпая мокрыми «усами» электрические искры, выходили на маршрут первые троллейбусы.
