Старейшина отдал необходимые приказания, его жена принесла и поставила на стол миски с горячей мясной похлебкой, каравай хлеба и большую кружку пива. Сигурд отодвинул кружку, отказываясь, и пиво тут же ухватил староста, присосавшийся к нему, как к материнской груди.
— Значит так, староста… Как-бишь тебя звать?
— Атли, ваша милость.
— …Атли. Новости плохие, такие, что хуже некуда. — Сигурд принялся рассказывать, попутно вылавливая из миски куски мяса и брезгуя жижей, — Те орки, которых мы перебили — это не все, это так… Мелочь. В северных ущельях целые полчища этих тварей. Откуда взялись — никто не знает, а самих их допросить мы не можем — молчат, отродье мерзкое, хоть железом их жги. Сам видел я, староста — плохи дела. Все ущелья ими кишат, ходят, в стаи сбиваются. А жрать им, уважамый Атли, нечего… Понимаешь, к чему клоню?
Старейшину аж передернуло, если бы лучина давала больше света, то капитан увидел бы, как тот побледнел от страха.
«Так тебе и надо, предатель.» — со злым удовлетворением подумал Сигурд, — «Как бунт затевать, так молодцы, а как угрожать стали, так обделался. Тьфу, погань.»
— Понимаю, ваша милость… Что же делать-то? Никто ж на нас не нападал серьезно, в лесах-то только разбойнички шастали, да и те повывелись при короле Харальде, упокой Всесоздавший душу его.
— Ополчение собирать надо. — мотнул головой Сигурд, задумчиво глядя в миску и высматривая, не осталось ли там еще что-нибудь съедобное.
— Так хватит ли его, ваша милость?…
— Не один ты будешь ополчение собирать. По всем деревням поедем, народ собирать будем, тут ведь, понимаешь, страх такой, что и другие к нам могут на помощь прийти. В другие города пошлем. Нас ведь ежели сомнут — так за других возьмутся…
Старейшина молча слушал и кивал, а Сигурд был доволен.
Купился, как маленький, прав был шут-барон — народ здешний ой как темен да суеверен…
— Ты вот что… Клич по деревне кидай. Что хошь делай, но чтоб пятьдесят мужиков поздоровее к утру нашлись, и к дороге готовы были! Оружие им дай, да не то, что поплоше, — тебя защищать пойдут, не дядю чужого. Еды дня на три… Да телег штук пять с лошадьми.
Старейшина, было, заохал да заныл, мол, в деревне ни того, ни другого, ни третьего нету, да что будет, коли орки пожалуют, да нельзя ли требования смягчить, но Сигурд стукнул кулаком по столу, состроил рожу пострашнее, да рявкнул:
— Ты что это, сукин кот, против приказа капитана гвардии идешь? Забыл, кто тебя защищает? Или с орками договориться хошь? Смотри у меня, поганец, я ж тебя сейчас во двор выволоку, да на первом суку повешу, как предателя короны! Мы ж тебя же, паскуду, защищать будем, а ты хочешь и рыбку съесть и ног не замочить?
Атли мелко затрясся и заскулил пуще прежнего:
— Ой, не губите, ваша милость! Не губите! Дурман на голову мою нашел, совсем рассудок потерял, старый хрыч, не губите! Найдем. Все найдем!..
— Вот иди и найди. И не гневай меня боле.
Атли запричитал, крикнул из сеней какого-то мужика, да отправил его по домам ходить, о поручении рассказывать.
— Опочивать изволите, ваша милость? — у вернувшегося Атли слишком уж сладенький был голосок, — Так я вам свою постель отдам, как гостю дорогому.
— Нет, староста, благодарствую. Я к своим пойду. — ответил Сигурд, отставляя миску, а про себя подумал: «Эдак ты, старый хрыч, ты мне ночью глотку перережешь, да молодцов моих перебьешь. Знаем мы такое гостеприимство.»
Староста поник.
— А ну как оставайтесь, ваша милость! Жинка моя постелит вам, на перине выспитесь, не все ж государеву человеку на камнях спать, плащом укрываясь! Оставайтесь! — и глядит, стервец, честными-честными глазами.
— Благодарю, уважамый, но нет. Командиру со своими воинами быть должно. И никак иначе. Служба.
— Ну да, ну да… — пробормотал погрустневший Атли.
Сигурд вернулся к воротам, где его молодцы уже обустроили целый походный лагерь.
— Спать вполглаза. — приказал он своим, — Будьте готовы отбиваться и бежать, мало ли, что этим, — Сигурд покосился в сторону крестьянских изб, — В голову взбредет. Будьте готовы ко всему.
Последним, что за эту ночь увидел капитан гвардейцев короля Сигурд, было то, как пьяного в дым Фроди два дюжих мужика заносили в чью-то избу.
Тем временем, в королевском дворце происходило не менее важное событие.
Олафу впервые предстояло выступить перед дворянским собранием, и готовился он к этому с таким же удовольствием, с каким собирался бы на собственную казнь.
В назначенный час (кстати, именно тогда, когда Сигурд резал разбойников Опарыша), Олаф торжественно, насколько позволяла так и не ушитая мантия, о которую его величество постоянно спотыкался, в сопровождении двух гвардейцев (как того требовал этикет) и шута (он напросился с Олафом сам), вошел в Зал Собраний, где за длинным столом уже восседал цвет Мнмортского дворянства.
В воздухе пахло изысканными духами и чванством.
Пятнадцать человек, чудом избежавшие казни во время правления Харальда, сейчас все до одного участвовали в заговоре против Олафа — так, по крайней мере, утверждал глава Тайного Кабинета. Перед выступлением, Асгрим проинструктировал Олафа по поводу того, как себя вести, и дал для ознакомления досье на каждого из участников собрания, так что иллюзий по поводу мирного решения налоговой проблемы Олаф не питал.
— Король входит! — стоящий у дверей герольд в ярко-желтом наряде звонко стукнул золоченым посохом об пол.
Никакой реакции. Собрание должно было подняться и поприветствовать короля, но этого не произошло, наверняка, это было спланировано заранее.
Олаф, ни капли не смутившись, сел на положенное ему место, развернул пергамент-подсказку (кто-то фыркнул: «Он умеет читать, надо же.») и приступил:
— Благородные господа и дамы! — держался Олаф уверенно, но лишь Всесоздавший знает, какой ценой, — Я собрал вас всех здесь для того, чтобы обсудить очень важный для Мнморта вопрос. — Олаф косился взглядом на шпаргалку, и это забавляло присутствующих, — Вопрос налогов. Мне докладывали, что поступления в казну от благородных господ полностью прекратились, и хотел бы узнать причи…
— А зачем он привел сюда шута?… — перебил короля хлыщеватый молодой человек в дорогой на вид белой рубашке с золотыми запонками, — Или Харальд оставил ему няньку?
Дворяне заулыбались. Дама стервозного вида в роскошном платье, расшитом жемчугами и шляпке с тончайшей вуалью нашлась с ответом:
— А вы разве не знали, мой дорогой Капитоль? Целых четырех.
Послышались смешки.
Олаф попробовал продолжить свою речь, но его постоянно перебивали, злобно шутили и смеялись, будто короля в зале не было. Олаф налился краской, и сидел, как ударенный пыльным мешком по голове, борясь с укоренившимся страхом перед благородными.
