— Это ты, рыжая харя, навел беду на селение? — и без того визгливый голос старосты сделался похожим на комариный писк.
— Да нет же, он сам приполз и подох, — старуха обошла лежащую на земле мохнатую тушу, и потрогала ее клюкой. Тело конвульсивно дернулось, когда палка коснулась искалеченной ноги.
— Еще не подох, — заключил Борода. Лицо его приобрело задумчивое выражение. При этом ноздри его от запаха крови раздувались, глаза же, чистые как у младенца, смотрели в голубые небеса. Сейчас мужчина представлял собой причудливую смесь ангела и демона. Собственно человеческое в нем куда-то улетучилось.
К группе обступивших лемута лесорубов все время подходили новые селяне, и принимались вполголоса обсуждать увиденное. Староста тихо сел на траву и обхватил голову руками.
Борода меж тем аккуратно положил на траву лук, вытащил из-за пояса кривой нож и принялся поигрывать им, насвистывая какую-то однообразную мелодию.
— Что это ты задумал, а? — спросил староста, не поднимая головы. За него ответил рыжий, точно так же хищно разглядывающий хрипящее тело:
— Не волнуйся. Сегодня же уйдем по болотам на юг. С’Муге скажешь, дескать, приходил Народ Хвоща, то да се…
Бородач меж тем приблизился к раненому, и принялся отдирать пиявок. Задача эта, всякому известно, не из легких. Из живого человека вот так запросто кровососа не выдрать. Только с изрядным куском мяса. Но то — с человека…
Вскоре две пиявки оказались вырваны и растоптаны, одну Бородач, грязно выругавшись, отсек от лемутского тела у самой раны. Извиваясь от боли солдат форта щелкнул пастью у самого сапога Бородача. Тот едва успел отдернуть ногу. Вряд ли то была попытка защититься — глаза Ревуна давно подернула сизая пелена боли, он ничего не соображал и не мог видеть.
— А пропади оно! — Горбунья первая пнула грубым башмаком в бок лемута.
— Остановись, горбунья! И ты, что ли, на болота пойдешь жить?
Но голос старосты потонул в людских криках. Селяне сомкнулись вокруг окровавленного ложа Ревуна, потрясая оружием. Глаза их горели давней ненавистью, лица искажены желанием убийства.
Тогда Бородач, чувствуя, что жители деревни на его стороне, прыгнул прямо на спину Ревуна. Раздался неприятный хруст — наверняка, оказались сломанными ребра, а может и хребет. Левая рука лесоруба перехватила загривок дернувшегося было лемута, пальцы впились в мокрый нос. Мелькнула правая рука с ножом, и из перерезанной глотки верного пса Темного Братства вырвался фонтан крови.
Старуха, не замечая, что башмаки ее стоят в темной луже, плевала на дергающееся тело и грозила ему кулаком. За воинственными криками мужчин голос ее не был слышен, лишь рыжий подивился, каких только грязных ругательств не знает горбунья.
Вскоре Волосатый Ревун обмяк, и Бородач слез с него, с омерзением вытерев о волосатую спину нож, и принялся отряхивать льняные штаны, к которым пристали клочья красной шерсти.
Староста безнадежно оглядел гневные лица мужчин, плюнул в сторону и зашагал к воротам селения. В лице его не было ни кровинки.
— Побежит сейчас к С’Муге. В ноги кинется, — с отвращением сказал молодой гончар, задумчиво глядя вослед удаляющемуся старосте.
— Далеко не убежит, — хищно осклабился знаменитый на всю округу рыбак, поглаживая обух топора.
— Это что еще значит? А ну заткнись, Рыбоед, а то все зубы пересчитаю.
Бородач надвинулся на говорившего, поигрывая ножом. Толпа загудела. Рыжий ворочал головой от одного искаженного гневом лица к другому, силясь понять, чего же хотят все эти разгневанные мужчины. В таком возбужденном состоянии односельчан он никогда не видел, и потому не ведал: никто в этой почуявшей кровь толпе не соображает ровным счетом ничего. Одна лишь старуха, хрипло голосившая возле трупа, вдруг привлекла всеобщее внимание гортанным криком.
Оглянувшись, люди увидели, как из рощи выходят лемуты.
Рыбоед метнулся было к околице, выронив топор, но железная рука Бородача удержала его за локоть. Мужчины притихли, изумленно разглядывая ненавистных мучителей.
Тех было трое. Два здоровенных Рыжих Ревуна тащили едва ли не волоком третьего, человека-крысу, офицера форта, известного своим изуверством. Его морда была страшно опалена огнем, один глаз вытек и болтался на щеке, левая лапа вывернутая в локте болталась мертвым обрубком. Только он один держал саблю, но она бессильно волочилась по земле. Оружие Ревунов заткнуто за поясные кушаки и убрано далеко за спину, чтобы сподручнее было тащить нелегкую ношу. Оба они так же выглядели неважно. Шерсть на боках обугленная, у бредущего слева клыки явно выбиты могучим ударом, в щели проглядывал алый язык.
Горбунья вдруг издала истошный крик и, словно обезумевшая от лукинаги ведьма, кинулась через поляну к лемутам. Те так опешили, что едва не выронили свою ношу. Клюка старухи мелькнула в воздухе и обрушилась на загривок человека-крысы. С сухим треском палка переломилась, а горбунья упала на колени, продолжая визжать. Старушечий крик, похоже, на некоторое время парализовал солдат. Но вот один из Ревунов, высвободив лапу, потянулся за саблей.
Тогда к ним ринулись сразу несколько мужчин, потрясая оружием. Первым несся Рыжий, вырвавший из чьей-то ослабевшей от страха руки вилы. Он проткнул тело не успевшего изготовиться к обороне Ревуна и получил пинок под коленки от мгновенно пришедшего в себя человека-крысы. Упав, рыжий почувствовал, что по его спине пару раз прошлись людские сапоги, даром что жители окрестностей Мертвой Балки не носили каблуков. Вокруг слышалось хриплое дыхание, звук боя и высокий боевой крик, характерный для Людей-Крыс.
Когда рыжему удалось подняться, он увидел лицо горбуньи, уставленное в небеса. Горло старухи было разорвано когтистой лапой, и жизнь медленно покидала избитое жизнью тело. Но на лице женщины сияла мстительная радость от того, что она дожила до момента, когда на ее глазах люди станут убивать лемутов.
Враги также были мертвы. Несмотря на неожиданность нападения и на то, что солдаты чудовищно измотаны и ранены, они успели натворить немало. На траве, рядом со старухой хрипел молодой гончар, которому сабля разворотила грудную клетку. Еще двое или трое селян были легко ранены, да Бородач корчился, держась за бок — туда угодил эфесом смертельно раненый лесорубом Ревун.
— Ну и что же теперь делать? — робко спросил совсем молоденький пастух, руки которого дрожали от возбуждения. Ничего не соображая, он в череде первых поддался волнам первобытной ярости и бросился на человека-крысу с голыми руками. Случай уберег его от увечья или смерти. Теперь горячка схватки отхлынула, и он еле держался на ногах от ужаса.
