А отношение к нему Анны изменилось после одной из поездок на платформе. Он, как всегда, стоял рядом с ней у борта, негромко рассказывая какую-то историю, которых у любого журналиста в избытке. Анна рассеянно смотрела на тянущиеся за бортом ряды подросших и окрепших «блинчиков» и слегка улыбалась не очень веселой улыбкой. Внезапно в ним повернулся парень с жирными, словно вымазанными маслом волосами и заведенной здесь, на сельхозработах, жидкой бороденкой. Одет был парень в салатного цвета куртку со множеством карманов и карманчиков, закрытых на «молнии» и кнопки, широкие синие шаровары «а-ля запорожский казак», на ногах имел добротные кроссовки из телевизионной рекламы фирмы «Рибок», а на шее – разноцветный узкий ошейник, явно связанный кем-то из женской части «ограниченного трудового контингента». Раза два или три видел его Белецкий в той, прежней жизни, у винного отдела гастронома да у бочки с пивом, что все лето проторчала на пустыре, а уже здесь услышал, что парня называют то «Киней», то «Халявщиком».
– Слышь, чувак, – сказал Киня-Халавщик, обращаясь к Виктору, но глядя при этом на задумчивую Анну, – ты вот эти разговоры разговариваешь каждый день, ты уже достал своими разговорами, слышь? Ну че ты к солнешке этой привязался со своими разговорами? Ты че, радио, что ли, или телевизор? Ну че ты ей вкручиваешь, дядя? Небось, жинке такое не вкручиваешь, небось, жинку-то так не достаешь.
Белецкий никогда не отличался хорошей реакцией. Он относился к числу представителей того самого «остроумия на лестнице», когда удачный ответ приходит в голову слишком поздно. Не на месте события, а именно на лестнице, когда уходишь без слов, а в пространстве между пятым и четвертым этажом тебя вдруг осеняет – но поздно уже вернуться и отбрить обидчика, потому что дорога ложка к обеду и дорого слово к месту; а возвращаться и метко отвечать – бессмысленно, потому что там, в компании, уже забыли о том, что говорилось пять минут назад.
Пока Белецкий соображал, что ответить, Киня-Халявщик нехорошо ухмыльнулся и добавил:
– Ты или займись девушкой по-серьезному, а не разговорами, или отвали, дай другим заняться. Такой товарец пропадает!
Больше он сказать ничего не успел, потому что после неожиданного удара Белецкого отшатнулся к борту и свалился с платформы, зацепив ногой громко захрустевший «блинчик». Платформа тут же остановилась и Халявщик забрался обратно, громко обещая расправиться с Белецким, но его быстро утихомирили.
– Получил – и поделом тебе, поделом! – затараторила бойкая женщина, стоящая рядом с испуганной Анной. – Чего к людям пристаешь? Совсем совесть потерял!
Ее поддержали другие, Петрович призвал соблюдать дисциплину, широкоплечий бородач посоветовал Кине не лезть не в свое дело – и Киня умерил свой пыл, хотя и пробурчал что-то насчет того, что обломает Белецкому рога.
Инцидент не получил никакого продолжения, но Анна теперь старалась проводить время в обществе Белецкого, полагая, наверное, что он сможет защитить ее от приставаний.
Вот так и вышло, что в своей березовой роще Виктор все чаще бывал вместе с Анной. Временами и он заходил к ней в гости, и они гуляли возле ее дома, который стоял рядом с песчаным пляжем, полукольцом огибающим морскую бухту со спокойной прозрачной водой…
Солнце уже скрылось за лесом, в наступивших сумерках белели стволы берез.
– Как здесь тихо, – задумчиво сказала Анна. – Закат погас – и все замерло.
– Я сижу один. Закат погас… – медленно начал Белецкий. – В дверь души стучатся в поздний час путники, окутанные тьмой: неосуществленные надежды с болью возвращаются домой…
– Ух ты! – Анна посмотрела на него с уважением. – Сам сочинил?
Белецкий засмеялся.
– Нет, что ты, это до меня сочинили. Тагор.
– Тагор… – Девушка пожевала травинку. – Что-то, кажется, слышала. Из древних, да?
– Да уж не так, чтобы из очень… – Белецкий вздохнул. Анна была представительницей нового поколения, которое выбирало не Тагора, а «Пепси». – Впрочем, я тоже что-то такое пытался изобразить в молодые годы.
– (Не мог он удержаться от желания слегка распустить перья перед девчонкой, пусть даже и не без иронии над собой.) – Помню, закату тоже уделял внимание. «В небе закат догорал… Молча поля засыпали… Птицы ночные летали… м-м… Грустный мотив умирал… Шел, одинок и устал, музыку слушал печали… Мглою окутались дали – смерть начала карнавал…» И так далее, строф десятка полтора, не меньше. – Белецкий на некоторое время погрузился в воспоминания и вдруг встрепенулся. – Между прочим, сейчас вот вспомнил несколько своих строк, тоже давних, и, по-моему, вполне могу потягаться с Нострадамусом. Вот, послушай: «И возникнут у края
– В урочный час. Пусть забирают – Нас»… Как тебе? Чем тебе не пророчество? Край – это ведь та самая окраина городская, откуда нас умыкнули.
– Господи! – Анна поежилась. – Нашелся Нострадамус на наши головы. Ну скажи, Витя, ну что они такие, ну сколько это еще будет продолжаться? – Голос ее задрожал. – Почему они нам ничего не объясняют?
Белецкий осторожно положил одну руку ей на плечо, другой нежно провел по светлым волосам, по щеке, вытер мокрые ресницы девушки.
– Возможно, еще объяснят. Хотя мое мнение такое, что никто нам ничего объяснять не будет. И так ведь все понятно: они создают нам условия для приятной жизни, а мы работаем. Ты – мне, я – тебе. Взаимовыгодное сотрудничество. И длится оно будет, естественно, по мере необходимости.
– Когда же эта мера необходимости закончится, Витя?
Белецкий пожал плечами.
– Знать нам это не дано. Или им наплевать на наши переживания по этому поводу – тебя ведь не волновали бы чувства твоей лошади, которая пашет от зари до зари у тебя на поле и не знает, когда это кончится, и кончится ли вообще?. Или нас вполне осознанно и умышленно держат в неведении. Возможно, находясь именно в состоянии неведения, мы наиболее эффективно воздействуем на «блинчики». А если будем знать, что скоро домой, то эффект пропадет: «блинчики» будут уже не те. Потеряют свои вкусовые качества.
– Так они что, едят их, что ли?
– Это я для примера, Анечка. Бог его знает, что они с ними делают: может быть, едят; может быть, сушат, толкут и употребляют как средство для травли тараканов. Или как приворотное зелье. Или варят и делают губную помаду. Или в нос закапывают при насморке да приговаривают: «Матерь Божья, заступница, сними с меня сухоты и грызоты, с легких, с печени, с сердца, из-под сердца, с белых рук, с белых ног». В общем, гадать бесполезно, ясно одно: для наших работодателей это нужный продукт, и мы им чем-то очень подходим для его получения. Вот они и стараются, обеспечивают все условия для нормального быта и отдыха. – Белецкий похлопал ладонью по березовому стволу, на котором сидел рядом с девушкой. – Прямо как хороший профсоюз. Ну разве мог я предположить, что вновь попаду когда-нибудь в березовую рощу детства? Она ведь теперь изменилась, многое там изменилось – был я там лет семь назад, хотя знал: никогда не надо возвращаться, потому что вернешься уже не туда…
