Трещина. Не считая, что это сон
Настороженно следя друг за другом, Измененные пробираются к цели. Стена уже отделяет их от Болота, странный дом уже в пределах досягаемости – но что-то тревожит их. Что-то, необъяснимое ни с одной разумной точки зрения. Многомудрые ученые прошлого, пожав плечами, сказали бы «инстинкт» – скрывая за этим словом собственное непонимание.
Измененные не задаются такими вопросом. Они просто продвигаются вперед. К лестнице, карабкаясь на баррикаду. Ржавые решетки, дырявые листы не менее ржавой жести…
Вспышка! Невероятно, непереносимо яркая, она отбрасывает их прочь – на полсотни шагов самое меньшее. Они вновь на краю Болота, у невидимой Стены – спиной к ней. А перед ними…
А перед ними стоят Гиганты. Двое против двенадцати – да только один Гигант с легкостью одолевает десяток простых Измененных. Вдобавок, это не просто Гиганты, это Железная Дева и Палач…
Рассеяться? Отступить? Сдаться?
Но позади них – Стена, которая (каким-то образом они это знали) больше не способна сдерживать натиска. А за Стеной…
Думать, даже если Измененные (которые изменились еще раз) на это способны, времени не оставалось. И они встают живым барьером, заслоняя Стену собой.
Полуразрушенный дом, который исторг их из себя всего секунду назад, отзывается очередным пассажем из прошлого…
Белый снег, серый лед
На растрескавшейся земле
Одеялом лоскутным вдали
Город в дорожной петле.
А над городом плывут облака,
Закрывая небесный свет;
А над городом желтый дым,
Городу две тысячи лет —
Прожитых под светом звезды
По имени Солнце.
Невероятно, но Гиганты стоят как статуи. А когда Железная Дева преодолевает оцепенение и делает шаг вперед, дружный контрудар наносят Измененные-изменники. Двое погибают, но третий… третья выдирает из рук Девы тяжелый клинок и широко улыбается, так, как это умеют лишь Люди.
Люди, которые хотя и находятся перед лицом смерти, но совершенно не расположены таковой уступать.
И две тысячи лет – война,
Война без особых причин,
Война – дело молодых,
Лекарство против морщин.
Красная, красная кровь
Через час уже просто земля,
Через два – на ней цветы и трава,
Через три – она снова жива
И согрета лучами звезды
По имени Солнце.
Плечом к плечу, Гиганты усиливают натиск. Двое против десятерых… нет, уже восьмерых. Они куда сильнее, и все же – это кажется невозможным, но так и есть, вот только заметить это некому, – Гиганты словно исполняют постылую обязанность. Тогда как их противники… нехватку физической мощи они восполняют тем, что у людей назвали бы стойкостью и силой духа.
Вооруженные этой силой, Люди-Измененные не сдают позиций.
Люди – ибо все больше и больше Человеческих черт проступает в бывших Измененных. В Измененных, бывших некогда Людьми…
И мы знаем, что так было всегда,
Что судьбою больше любим,
Кто живет по законам иным
И кому умирать молодым.
Он не знает слова «да» и слова «нет»,
Он не помнит ни чинов, ни имен,
И способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это – сон;
И упасть, опаленным звездой
По имени Солнце.
Двое еще стоят на ногах.
Двое – Людей.
Остальных больше нет. Гиганты уничтожены, Измененные мертвы.
Некоторые из них успевают-таки перед смертью вспомнить, кем были когда-то, и на их лицах (уже – лицах) даже грязь и кровь не могут скрыть дикой, первобытной радости.
Радости возвращения. Радости пробуждения.
Укрепленная кровью героев и жертв Стена вновь нерушима. Но не для Людей, что вернулись из небытия…
Осколок девятый. Трехглазый
Резервы…
Жую кончик карандаша. Знакомый деревянный вкус успокаивает.
Третий расчет подряд. Черт бы побрал мой талант математика.
Да, конечно, сам талант тут ни при чем. Цифры, они такие послушные, такие замечательные, куда как надежнее людей, где нарисуешь, там и стоят. Но вот итог нынешних цифр…
И ведь не напишешь новых. Не тот случай.
Даже если свершится чудо и Измененные сгинут куда-нибудь подальше, – нет, даже если случится два чуда и над Городом больше не прольется ни одного дождя, не выпадет ни одной капли этой кислотной отравы, – жить всем нам недели две от силы. Потом начнут умирать от голода сперва дети, потом взрослые – и это уже будет не жизнь, а существование, сколько бы оно ни продлилось. Впрочем, такое непотребство займет лишь еще одну неделю.
Резервы закончились – вот ответ на все вопросы «почему».
Остервенело тру левый глаз.
Извлекаю из правого линзу и промываю веки. Ополаскиваю монокль – сквозь жирную пленку слез видно паршиво, а без линзы правым глазом не видно вообще ничего. Без этого устройства ходил бы я с черной повязкой и звался Пиратом… Плевать. Не я самый первый, не я самый невезучий. Другим после той «неприятности» не то что видеть, думать нечем.
Ненавижу все это. Права Молния; если есть куда уходить – я горло перегрызу тому, кто встанет у меня на пути! Будь это хоть Измененный-амбал, хоть дикий, хоть сам Утес.
Пожимаю плечами. Мда, как раз Утес сам кому хочешь шею скрутит, а уж на мою и напрягаться особо не нужно…
Ладно, к делу. Итог вычислений – крайне хреновый, тем скорее о нем должен узнать Ворон. Пусть сам разбирается с остальными.
Сосредотачиваюсь…
Дз-зынь!
Зар-раза, опять металлом обложился, не дозовешься. Монокль в футляр, футляр в карман, свернуть листок с вычислениями и аллюр три креста сквозь всю Обитель.
Молния опять сидит у Ворона. Обсуждают. Пусть. Я молча вхожу, молча кладу записку перед носом у главы Братства (знатный такой нос, один к одному клюв той птички со старой цветной картинки, что уж сколько лет висит у Ворона на стене) и так же молча выхожу. Точнее, собираюсь выйти.
– Результат? – спрашивает Молния.
– Двадцать дней.
– Садись, – приказывает Ворон, – тебя это тоже касается.
Пожимаю плечами и опускаюсь на табуретку.
– Проверить нужно, – продолжает он, обращаясь уже к кудеснице, – времени, сама видишь, в обрез.
– И кем рискнем?
– Одним из младших, больше некем. А сопровождать его будет кудесник. Кстати, как за Гранью обстоит дело с Зернами?
– Почем я знаю? Моя личная сила была в порядке.
– Тогда ты или Скала.
– А Змея?
– Оставь ее в покое, – возникаю я неожиданно для себя самого, – ей жить пару дней от силы.
– Зато, может, тот мир ее спасет, – вступается Ворон, – это идея неплохая. Молния, свяжись с ней, передай что надо, пускай придет – или пусть ее принесут, если дела совсем уж плохи… Трехглазый, чтоб мне не тащиться к Утесу за справочником: где находится вот это место?
