Женщины — расцветали, выбирая мужчин. Придирчиво или неосторожно, но всегда страстно, всегда без оглядки. Древнее правило, что от большой любви получаются счастливые дети, не имело исключений. Грин не мог бы сказать, почему был выбран в прошлые сезоны, то ли из-за приветливой улыбки, то ли из-за широких плеч, то ли из-за буйной рыжины волос, но как счастлив он был, он помнил! И как смущался в первый раз, и как дурачился потом, и как пугающе серьезно все бывало, и все равно легко, и как от грудного, низкого смешка любовницы на прошлую Юную замирало внутри — так сладко!
Мужчинам на Юную хотелось всех, но на исходе праздника они оставались всегда с одной.
Только старики и дети могли оставаться безмятежными, когда листва распускалась, а последние холода сменяло первое тепло.
Голубовато-зеленая, в серебристом ореоле, Юная прибывала каждую ночь, и каждую ночь Грин не знал покоя. Человеческое воображение рисовало картинки, от которых тело горело и требовало… Женщины? Львицы? Самки? Грин сам бы не мог сказать, чего и кого ему было надо. Хотелось брать и давать, ласкать и ласкаться, целоваться до боли в губах, прижать и прижиматься. Хотелось сладких стонов, всего… всего. Если бы не Тесс, Грин бросил бы все и рванул бы туда, где жили женщины, хоть какие-нибудь!
Если бы не Тесс.
Грин присматривался к хладнокровному мабрийцу, поражался его спокойствию, остывал рядом с ним, старательно напоминая себе, что Мастер болен, немолод, потерял любимую в своем мире и вообще — не надо его тревожить, и даже заговаривать про Юную с ним не стоит. Тесс стал воплощением дела, и Грин уцепился за него судорожно, как человек в бурном потоке цепляется за последние остатки надежной когда-то лодки. И рядом с корректным Серазаном сами собой прилипали к губам сальные шуточки, и становилось невыносимо стыдно за себя — днем, но каждую ночь Грин уходил в объятия лунного света, чтобы наутро, помятым, заливаясь краской, возвращаться к свежему, подтянутому старшему и опять продолжать путь, мечтая только о том, чтобы скорее наступил вечер.
А Тесс по вечерам деловито распаковывался, заваривал мабрийские порошки, доставал галеты, удобно устраивался у костра. Разглядывал карты. — Берите галеты, Грин. Невкусно, но очень сытно.
Грин галеты брать не спешил. Он на них смотрел, подергивая хвостом.
Закрывал глаза, представлял себе, как тянется именно рукой, движением, знакомым с младенчества. Берет, подносит ко рту… Держит кусок именно рукой, ощущая шершавую поверхность пальцами.
Открывал глаза. Рядом с лицом летала галета, с явным намерением попасть в рот. Тогда Грин обреченно вздыхал и с завистью косился на Тесса.
Тесс жевал сосредоточенно и серьезно — видно было, что человек занят не просто едой, но поставкой питательных веществ в организм — но на Грина поглядывал не без интереса.
— А мне казалось, вы давно уже колдуете с открытыми глазами, — отметил он как-то раз.
— Я, наоборот, стараюсь не колдовать, — обреченно вздохнул Грин, — но получается, похоже, машинально.
— Тогда вам, наоборот, нужно видеть, что вы делаете. Закрытые глаза помогают, когда необходимо не отвлекаться на материальное, но если магия не нужна, то сосредоточьтесь на видимом и осязаемом мире.
Грин помолчал, сосредоточенно пережевывая галету, потом потянулся к кружке лапой и опрокинул ее.
Покраснел, отводя глаза, и демонстративно уставился в закатное весеннее небо с нежно-белыми прожилками облаков.
Тесс вздохнул, отставил собственную кружку и молча дотянулся погладить рыжую голову.
Грин покраснел еще больше, хоть это и казалось невозможным:
— Доктор Ренн как-то сказал, что все наши проблемы находятся у нас в голове. Видимо, замок на смену облика находится там же.
Впрочем, именно нечеловеческий облик помогал Грину каждую ночь обшаривать окрестности далеко за пределами пеших переходов, сидеть у костров, и совсем не из тех, которые жгут по весне люди, а тех, которые разжигают горы, тех, в которые живые деревья сбрасывают отмершие сучья, а самцы и самки крылатых народов слетаются на парование. Именно там полуобезумевший уже Грин нашел наконец упругое, красивое, желанное тело полуптицы-полузверя.
Они увидели друг друга практически случайно, они летали высоко в небе и кувыркались в траве, они оба не хотели долго, а хотели только сильно. И каждый из них знал, что такое свобода, расставаясь без сожалений и обмениваясь короткими почти что укусами на прощание — и сфинкс только жмурился счастливо, поутру пробираясь обратно на их с Тессом стоянку. Опустошенный и довольный, плюхнулся рядом с палаткой, и Тесс, посмотрев на его морду, только хмыкнул понимающе:
— Ну что, Грин, вам наконец-то дали?
…А потом они все-таки попали под первый весенний дождь, после которого слегка похолодало. Мастер уже шагал бодро, выглядел здоровым, и смотреть на него было приятно. Вдвоем они поднимались по каменистой тропе на очередной перевал, аккуратно обходя заросли дикого шиповника, когда Грин вдруг увидел высохшее дерево — как будто пограничный столб — и аккуратные зарубки на нем. Распознать сходу эти знаки он не сумел, потому подошел поближе к серому стволу с белыми серебристыми порезами, и, нервно мотая хвостом, позвал Тесса.
Серазан догонял сфинкса неспешно, на оклик шаг почти не ускорил, но все равно оказался у дерева быстро, удивившись попутно, откуда оно такое взялось, и как только Грин его заметил. Сам он точно бы прошел мимо… А может, и не прошел.
— Что это? — поинтересовался, наклоняясь к поближе к вырезанным буквам неведомого алфавита. — Нужно сворачивать?
Грин скривился, помотал головой, пару раз обошел Тесса и дерево кругом, потом сел и откровенно признался:
— Я не знаю смысла этих знаков. Вы не помните ничего похожего в каталоге доктора Ренна? Это может быть все, что угодно, от запрета на проход и предостережения до благословения в дорогу. Это может быть указанием пути. Если где-нибудь рядом есть еще одна такая заметка, то это — граница территории. Вы сможете скопировать или зарисовать эти знаки, мастер?
— Гм… — задумчиво ответил Тесс и аккуратно выбрался из лямок рюкзака. Блокнот при нем, разумеется, был. Маркер тоже.
Воспроизвести то, что находилось перед глазами, не представляло сложности, поэтому к моменту, когда Серазан задумчиво заговорил, он успел скопировать больше половины рисунка.
— У меня такое чувство, что стоит пойти другой дорогой, но тут даже одной дороги нет, не то что нескольких…
— Сейчас мы идем наверх, — начал вслух рассуждать Грин. — Вправо или влево нам не по пути. Лучше прямо, чем продираться сквозь кусты и шарахаться по склонам. Давайте я посмотрю, нет ли где-нибудь рядом такого же знака.
