— Ты поэтому и надуумал остановиться здесь?
— А кто жаловался. Сто всю красоту о седло расхлестал? — Отшутился он, улыбаясь
И больше он уже не улыбался.
Остановились на ночь. Снова не далеко отвернув от дороги. Доели все, что оставалось в мешке и Радогор, отступив от дерева, под которым Влада набросала кучу травы, на несколько шагов прочертил оберегом круг, шепча заклинание.
— От кого отгородился, Радо? — Забеспокоилась она, с опаской оглядываясь вокруг.
— Лес тревожится. — Скупо тветил он.
Привалился спиной к дереву и закрыл глаза. Влда больше с распросами лезть не стала. Больше, чем сказал, все равно не скажет, сколько бы не допытывался. Легла, устроив голову на его бедре и укрылась под его ладонью.
— Спи…
Но сколько не старалась, уснуть не могла. Лежала, прислушиваясь к шороху листвы, к поскрипыванию и вздохам старых. Отживших свой век, деревьев и храпу лошадей и тоже начиналао казаться. Что тревожится лес. И листья не так шумят, и филин, гоняясь за мышью, не так проухал. А вот волчья стая вышла на ночную охоту и вспугнула оленье стадо. Взвизгнул олений дитеныш под безжалостным волчьим зубом и стадо понеслось через лес, ломая кусты.
Шумит расстревоженный лес.
Или не лес это шумит, а вода под веслами, унося лодии в пугающую даль, которая висит по виднокраю, закрывая собой и воду и синее ночное небо. И скачут по водной дремлющей глади, как по узорчатой скатерти на прраздничном столе, неведомые звери. Оскалили клыкастые жуткие пасти, упираясь кривыми рогами в багровые клубящиеся небеса, и заходятся в злобном вое. А впереди их к лодии летят тучи стрел и, не долетев, падают в воду, чтобы утонуть в лохмотьях пены, что тянет за веслами.
Вой пронзительный и нестерпимый врывается в уши, наполняя мозг и все тело нечеловеческой болью. Уже не зверь, пламя рвется, жадно, со свистом и диким воем, пожирая прыжком сотни саженей, что перехватить их дорогу. И мечутся в рыжем огне черными размытыми пятнами люди и звери, стараясь спастись от него, и гибнут сотнями, сгорая без остатка, не оставив и горсти серого пепла.
Рыжее пламя и жирный дым впереди и позади. Одесну и ошую. Теснит со всех сторон, забивая огнем и гарью горло и разъедая глаза. Кони, обезумев от страха, несутся вскачь, не слушая поводьев. А огонь с ревом неистово бросается на них, рассыпая злобные искры. И кони, гигантским прыжком влетели в рыжую, жаркую стену, чтобы разом растопиться в ней, рствориться без остатка.
— Закрчала, захлебываясь от страха и боли.
Глаза открыла, а Радогора рядом нет.
Стоит у невидимого круга, сжимая в руке свой грозный меч, провожая взглядом призрачные тени. А те не бегут, плывут между деревьями, оглашая ночной лес душераздирающими воплями.
Залышав ее шаги, Радогор забросил в ножны меч, и повернулся, обняв рукой за плечи.
— Испугалась?
Влада замотала головой.
— Не их. К ним я уже притерпелась. Сон страшный привиделся. — ответила она, провожая морок взглядом. — И вой слышала, и рев. А это кто? На родичей не похожи. К ним ты с мечом бы не вышел. Ярл далеко.
Радогор усмехнулся. Но улыбка получилась такой зловещей, что лучше бы уж вовсе не улыбался.
— Знакомцы старые. Ты их не знаешь. — Неохотно ответил он. — В гости пришли звать.
— А ты?
— Сказал, чтобы ждали. Приду. — Улыбка стала еще страшнее. — Вот они и заторопились, чтобы предупредить родню. Гостей встретить, не через порог плюнуть. Зал бы, что разбудят, отказался. Досыпай… Рассвет не близко.
Влада поежилась и бросила пугливый взгляд на лес.
— И что бы им не лежать спокойно? — Проворчала она. — Обязательно надо по ночам бродить и народ пугать.
— Прокляты. — Голос чужой, холодный. Слово инеем ложится. — И бродить им, пока проклятие не сниму.
Влада теперь встревожилась уж не на шутку.
— Так они теперь к нам каждую повадятся ходить. — Высвободилась из — под его руки и забежала вперед, заглядывая в глаза. — И шагу без них не ступить?
— Я же сказал, домой ушли, чтобы родичей предупредить. Пусть с пирогами подсуетятся.
— Тогда поехали, Радо, скорее. — Умоляюще попросила она. Не будем ждать, когда солнце выглянет. И ночь светлая. Была бы кикиморой. Сказала бы, что и воеводы Смура пироги стоят на столе. И холстиной закрыты, чтобы не выстыли.
Радогор без возражений пошел к лошадям, не забыв пробормотать.
— Повезло мне, что не кикимора.
Хотела рассерчать, но не получилось. Вместо этого пришлоссь признаться.
— Жутко мне. Были бы люди, как люди, а то неведомо что. И воют, так, что душа обмирает.
— Не были они людьми, Лада, даже тогда, когда в человеческом теле ходили. Женщин, стариков, детей малых, как скотину резали. — Глухо отозвался Радогор и тяжело сел в седло. — На этих же не обращай внимания. От бессилия, от нерастраченной злобы, воют. Безбиднее мухи они сейчас. Махни рукой и разлетятся, как утренний туман, как дым.
По лицу Влады можно было понять, что не поверила. И как было верить, когда на ее глазах с оберегом вокруг дерева ходил. Но говорить не стала. Едва выбрались на дорогу, как тут же всадила каблуки в лошадинные бока, разгоняя коня в галоп., чтобы поскорее уехать от не доброго места. А Радогор удерживать ее не стал. И уже в полдень. Когда лошади потемнели от пота, они поднялись на пригорок, с которого можно было увидеть город. И без спешки направили коней к воротам. Обогнули вереницу возов и подъехали к стражу, который давно приметил их, посчитав их поведение через чур дерзким. Сурово свел брови к вздернутому, густо усыпанному веснушками, носу и начальственным баском прокричал.
— Куда прете? Или глаза застило, что людей не видите?
Поднял на них хмурый взгляд и расплылся в улыбке.
— Прости, сударь Радогор, не признал сразу. Запарился. После стольких дождей и такое пекло. Стою, как в шубе. Вода аж по желобку катится. А народ и туда, и сюда…
Радогор улыбнулся и протянул на ладони серебро.
Но страж затряс головой и, даже, заслонился от него рукой.
— Так проезжайте. Узнает воевода Смур, что въездное содрал с тебя, прибьет, не сказав худого слова. И без всякой пощады. Велено сразу к нему вести, как только в воротах объявитесь. Вран твой еще третьего дня прилетел. Все на башне сидел, а как вам приехать снялся куда — то.
Радогор улыбнулся, узнав воина.
— Нет уж, дружище, к воеводе нас вести не надо. Мы прежде к Невзгоде. Умыться с дороги, поесть. А потом уж и на глаза воеводе не стыдно будет показаться.
Но Торопка, а это был именно он, слушал его плохо. Глаз не сводил с молодехонького подбористого воя, одетого так же, как и Радогор. И, кажется, начал о чем то догадываться, когда юный спутник Радогора выехал вперед и весело засмеялся.
