Ухоня посмотрел на Калькониса и тоже хмыкнул.
— А ты чего? — спросил Милав.
— А я подумал: если бы сэр Лионель воспользовался твоим предложением и покинул нас, у него сейчас была бы лошадь и ему не пришлось бы нести свои вещи на себе!
Оказалось, что передвигаться пешком по земле гхотов не намного медленнее, чем в повозке. Единственное неудобство — вещи, но и к ним быстро привыкли. Милав, не замечая неудобств пешего пути, думал о сегодняшней ночи. То, что у них буквально из-под носа увели лошадей, особого удивления не вызывало (животные отличались покладистостью и терпеливостью; едва ли кузнец вспомнит день, когда слышал их ржание!). Удивляло другое: кто расправился с ночными воришками, и куда все-таки исчезли кони?
Хотелось верить, что в этом далеком от дома краю у них появился неведомый друг, и было бы нелишним знать, кто он и почему помогает росомонам.
За день прошли не очень много. Но Милав решил сделать привал задолго до того, как солнце скрылось из вида, оставив землю безлунной, беззвездной тьме. Соорудили просторный навес из валежника и лапника, имеющий наклон и стеной спускающийся до земли с севера. С южной стороны забаррикадировались небольшими бревнами. Между завалом и навесом развели яркий костер и принялись за нехитрую трапезу.
«Как странно, что я опять вернулся к „молчащим“!.. Лооггос, отзовись! Почему ты не хочешь поговорить со мной? Мы так славно беседовали на разные темы. Неужели ты забыл это? Или причина в другом? Лооггос, отзовись! Я ведь узнал убранство твоего жилиша. Слышишь?»
Милав и спал и не спал одновременно. Он был уверен, что вновь оказался внутри холма «молчащих», но в то же время недоумевал: а что он здесь делает, когда должен быть с товарищами на лесной дороге?!
Сознание чадило, словно факел, на который налетел ветер и посыпался дождь. Свет ниоткуда не пробивался, но Милаву он был и не нужен — кузнец вполне обходился внутренним зрением, а также способностью кожи чувствовать окружающее тепло. Удивляло отсутствие тепловых потоков, ведь нагретых предметов в любом помещении великое множество — будь то кувшин с теплым питьем или только что снятая с тела одежда. Милав вдруг понял, что он вовсе не в знакомой комнате Лооггоса, а в ином месте…
Предприняв попытку подняться, Милав обнаружил, что сделать это не в силах! Он попробовал пошевелить руками и почувствовал под пальцами что-то упругое и рыхлое. Не теряя времени на осмысление происходящего, кузнец уперся руками перед собой, ощущая, как что-то прогибается под его спиной, и стал изо всех сил давить вверх. Руки медленно погружались в упругую массу. Милав продолжал давить. Вдруг раздался громкий хруст. В глаза ударил свет. Милав мгновенно зажмурился, успев заметить блестящее стальное лезвие, мелькнувшее перед ним. Думая, что это враги, Милав на ощупь нашел Поющего и рванул его из ножен, одновременно делая попытку еще раз открыть глаза. Свет был нестерпим, и Милаву пришлось потратить несколько драгоценных секунд на то, чтобы привыкнуть к нему. Наконец зрение восстановилось…
Было раннее утро. Никаких врагов поблизости не оказалось. Милав стоял на том же месте, где вчера вечером улегся. Костер давным-давно прогорел, похоже, в течение ночи его никто не поддерживал. Значит, спали как убитые. Странно… Ведь они категорически договорились всю ночь дежурить по очереди. Милав осмотрелся в поисках друзей и буквально обомлел: там, где вчера расположились Кальконис и ухоноид, теперь громоздилось что-то невообразимое, напоминавшее коконы бабочки чудовищных размеров, внутри которых мог свободно поместиться человек.
Человек!
Догадка кольнула Милава и заставила действовать молниеносно: он схватил увесистый топор, бросился к первому «кокону» и рассек его. Затем то же самое проделал со вторым. Откинул топор в сторону и помог ошалевшему Ухоне выбраться наружу. Сзади кто-то закряхтел. Милав оглянулся и увидел бледного Калькониса, рядом с которым… валялись остатки третьего «кокона», бывшего тюрьмой Милава. И ведь снова помог ему неведомый друг…
— Как вам на том свете? — спросил кузнец первое, что пришло в голову.
— Душно, — вздохнул Кальконис.
— Тесно, — сказал Ухоня. — А я, как назло, страдаю клаустрофобией!
— Что-то не замечал за тобой такого хитрого недуга, — проговорил Милав.
— Ну, ты даешь, напарник! Да им все знаменитости страдают! Уж я-то знаю!
— Кто бы сомневался…
Кальконис в это время внимательно изучал «кокон». Он рассматривал его изнутри, снаружи, даже понюхал его.
— Что скажете? — поинтересовался Милав, голова которого еще не была готова к напряженной мыслительной работе.
Кальконис развел руками:
— Я не встречал ничего подобного.
— Я тоже, — встрял Ухоня, — а то бы обязательно запомнил!
— Мне интересны не столько «коконы», сколько то, как мы в них очутились! — продолжил Кальконис.
— А что вы помните из вчерашнего вечера? — приступил к дознанию Милав.
— Ну-у… мы сидели у костра и разговаривали. Костер горел ярко. Ночь наступила. Луны и звезд не было… — пытался восстановить события сэр Лионель.
— Что еще?
— Тишина. А потом… потом я вывалился из этого ужасного мешка!
— А ты, Ухоня?
— Я точно помню, что было очень тихо. Никакого дуновения! Я еще подумал: это хорошо — дождь ночью не принесет.
— А потом?
— Ну, смотрел на костер. Слушал твою болтовню…
— И?..
— И… заснул. Нет, скорее не заснул — отключился. И вот проснулся…
— И никаких ощущений перед отключением?
— Вообще-то показалось необычным, что мне тепло не только спереди, где горит костер, но и сзади, словно спину тоже огонь согревал.
— Точно! — воскликнул Кальконис. — И я об этом подумал, но решил, что это навес отражает тепло и направляет в спину.
— Да, но у меня за спиной навеса не было, — уточнил Ухоня.
— И у меня, — сказал Милав. — Но я тоже помню необычное тепло, катившееся по спине. А дальше уснул.
— Как же ты смог выбраться? Сам?! — ревниво вскинулся Ухоня.
— Нет. Думается, без помощи нашего доброжелателя и в этот раз не обошлось…
Развели костер, приготовили завтрак. Ни у кого из головы не выходили «коконы».
— Неужели здесь живут пауки таких колоссальных размеров! — ужаснулся Ухоня.
— Ага! — поддел товарища Милав. — Это Тогтогун превратился в самого большого паука на свете, чтобы пожрать нас за присвоение его славы!
— Да ну тебя, я же серьезно! — обиделся ухоноид.
