— Как? — Зачарованно спросил я.
— Приоткрой сознание. Мы не будем в него лезть, обещаю. Просто — маленький канал для информации.
Я приоткрыл. Он показал.
Шок. Разрыв шаблонов. Прозрение. Все, что я знал раньше, все, чем дышал и чему верил, исчезло. Мир перевернулся.
Это длилось не больше секунды, но вместило в себя целую вечность. Сладкую вечность блаженства. Я увидел сотни незнакомых планет, освещаемых светом незнакомых звезд, увидел немыслимые пейзажи и сказочные города, океаны и горы, леса и реки. И еще великое множество пространств, названий которых я не ведал, и которые сложно описать, так как они находились за пределами моего жизненного опыта и знаний.
И в каждом из этих пространств были живые существа. Миллиарды совершенно разных разумных созданий, как практически неотличимых от людей, так и совершенно на них непохожих. Коленопреклоненных созданий. И все они любили меня. Все они боялись меня. Их бытие было построено на этой любви, а смысл жизни заключался в вечном страхе. И я тоже любил их. Их маленькие дела, совершаемые во имя меня, их маленькие жизни ради меня, пронизанные страданием и мукой, и их маленькие смерти с моим именем на устах. Их боль, такая разная, но всегда прекрасная, стремилась ко мне отовсюду неиссякаемыми прохладными потоками, принося невыразимое никакими словами блаженство. Наслаждение от вкуса самого изысканного блюда, греховная сладость самого сильного оргазма, восторженное восхищение самым лучшим произведением искусства, и еще много таких «самых-самых» причудливо слились в этом чувстве, и в тоже время не шли ни в какое сравнение с ним каждое по отдельности. Неисчерпаемая квинтэссенция удовольствия и удовлетворения.
Альбинос прервал передачу, и меня накрыло опустошающее чувство безвозвратной потери. Я даже машинально потянулся к белесой фигуре всем телом, не желая отпускать этот кайф. Мне было мало. Хотелось еще и еще. Идеальный наркотик, вызывающий стойкую зависимость после первого же приема. Я подсел сразу и, видимо, навсегда.
Удивление. Внутри осталось только оно. Удивление от самого себя. Это было немыслимо! Куда делись все мои моральные принципы и нравственность, которую мы так долго и подробно обсуждали с Иваном? Как за долю секунды мое мировоззрение перевернулось с ног на голову? А может быть, наоборот, сейчас оно наконец-то оказалось на ногах? Я стоял и тупо смотрел в землю, не понимая, не веря, и… Улыбался.
Удивление, ошеломление, шок…
Впервые в жизни мне было предложено конкретное и четко сформулированное будущее. И самым удивительным было то, что это будущее меня более чем устраивало. Я хотел его. Ради того, что я испытал только что, можно пожертвовать чем угодно. Даже совестью. Даже душой. Бесценной и неповторимой, как говорил все тот же Иван. Иван… Да кто он такой, вообще?! Где он есть, когда нужна помощь? Круг, квадрат, трапеция… Добро, зло, тьма, свет. Намек на намеке. Все не то! Все мнимое, все высосанное из пальца. А они пришли и расставили все по местам. Хочешь вот так? Давай!
Я застыл в ступоре, сжался и ждал, когда же наконец тот извечный закон, кем-то заложенный в меня при рождении, чтобы быть суровым пастырем нравственности, проснется и жестоко сбросит меня с этой вершины греховного прозрения. Но этого не происходило, вместо мук совести пришло осознание того, что я полностью вышел за пределы человеческого и больше не принадлежу к роду людскому. Слабые, примитивные создания, среди которых я когда-то существовал, стали чуждыми. Никакого тождества, только презрение и отвращение.
Удивление, ошеломление, шок…
Я чувствовал, что стоящие вокруг меня снова запустили пальцы в мое подсознание, тщательно сканируя горизонт за горизонтом, легко проникая в самую глубь души. Это было похоже на обыск в квартире подозреваемого, когда суровые и высокомерные милиционеры методично пролистывают каждую книгу на полках, простукивают стены, внимательно изучают содержимое помойного ведра и унитазного бачка. Пусть проверяют. Мне нечего скрывать. Нечего скрывать.
Нечего скрывать…
Обыск продолжался достаточно долго. Больше всех старался Бледный, накрывший меня сзади своей широченной согнутой спиной, словно зонтом, и немыслимо изогнувший длинную шею так, что его голова с закрытыми глазами оказалась прямо перед моим лицом. Через мертвую полупрозрачную кожу век я отчетливо видел ритмичные подергивания белесых шаров глазных яблок с кроваво-красными зрачками, которые словно маятник быстро двигались туда-сюда. Наконец, холодные и неприятные прикосновения к самому сокровенному прекратились. Наверное, четверо были удовлетворены, хотя их эмоции, если таковые и имелись, были для меня по-прежнему недоступны.
Они отстранились от меня, снова выставив вперед свое средневековое оружие, и Альбинос сказал:
— Мы ждем ответа.
Все мое естество кричало «Да!», но что-то сдерживало мозг, что-то мешало ему дать сигнал губам и связкам произнести вслух это простое слово. Белый прекрасно видел мою внутреннюю борьбу с самим собой, прекрасно знал мой ответ; ему не надо было даже напрягаться, все было выставлено напоказ. Он снова заговорил, наверное, желая помочь мне официально подтвердить очевидное.
— Ты станешь одним из нас. Равным среди равных. Между нами не бывает разногласий и ссор. Того, что ты испытал только что, хватает на всех с лихвой.
— А над нами? — Наконец выдавил я. — Кто будет над нами?
— Только один. Наш Закон. Великий и непостижимый. Строгий, если его нарушить, но неимоверно щедрый, если ему следовать. А нарушать его ты не захочешь, поверь.
Только их Закон. Строгий и щедрый… Или уже — Наш закон?
— Настя! — Неожиданно вспомнил я. — Я не могу без нее… Покажите ей тоже! Она согласится!
Альбинос не ответил. Такого поворота он явно не ожидал. Казалось, он был крайне недоволен. Стоял, сверлил меня глазами. А потом…
Блин, снова полезли в голову! Ладно, мне не жалко…
На этот раз обыск длился еще дольше. Отодрали плинтуса, обои и косяки дверей, передвинули всю мебель и даже вскрыли пол. Ничего не нашли, вроде успокоились, и вновь тишина. Долгая и мучительная.
А затем за моей спиной вспыхнул теплый родной огонек. А точнее, два огонька.
Я обернулся. Она стояла на пороге нашей хижины с ребенком на руках. В глазах плескался ужас. Настолько всеобъемлющий и дикий, что Настино лицо казалось маской, посеревшей и неживой. Ваня заплакал, а она все смотрела на меня и только на меня. Четыре непознаваемые сущности рядом были ею полностью проигнорированы. Именно я был причиной ее ужаса. Я стал для нее непознаваемой сущностью. Настя все почувствовала и осознала сразу. Осознала, но поверить не могла. Да я и не сомневался…
— Настя! — Я двинулся к ней, обходя провал в гранитной поверхности. Я произносил слова очень быстро и громко, почти кричал. — Подожди, ничего не говори! Не бойся, родная! Иди сюда, они покажут, и ты сразу все поймешь! Ты не представляешь, что это! Настя!
Она начала пятиться назад, инстинктивно отворачивая от меня ребенка, пока не уперлась в бревенчатую стену. Такого выражения лица я не видел ни разу в жизни, и, надеюсь, больше никогда не увижу.
Я был все ближе.
— Идем! — Громко сказал я, протягивая руку. — Идем, они тебе все покажут. Верь мне. Мы будем все вместе, понимаешь? ВМЕСТЕ!
Она не понимала. Бедная девочка сжалась в комок и тряслась, прижимая к груди Ваню, который уже орал на всю Ивановскую, чувствуя, что творится с его матерью. Потерпи чуть-чуть, пожалуйста. Это жестоко, но так надо…
— Вме-сте. — По слогам повторил я, изо всех сил отмахиваясь от хаотичного потока ее мыслей, штурмующих мой разум. Нельзя, родная, надо вслух…
Наконец-то! Мне не нужен был ментальный контакт, я слишком хорошо знал свою Настю, так что увидел это в ее глазах. Догадка и вслед за ней радость. Самая искренняя в мире радость и облегчение.
— Вместе. — Прошептала она и протянула руку.
Дальше события развивались стремительно, перейдя в режим, измеряемый сотыми долями секунды.
