— Я был в Чэньяо, — ответил Сюй Бихай.
Это было своего рода признанием.
— Это не ответ! Но я знаю ваш ответ. Как бы сильно вы меня ни ненавидели, губернатор Сюй, я готов поставить жизни оставшихся сыновей против жизни ваших дочерей, что вы не меньше меня презираете Вэнь Чжоу!
Ответа не последовало.
Рошань продолжал, и теперь его голос гремел, как удары молота:
— Вы боялись бросить ему вызов, все это время! Вы оставались на западе и позволили тщеславному игроку в поло, получившему высокую должность только потому, что его кузина лежит в постели императора, превратить Катай в свою вотчину, пока Тайцзу глотал эликсиры, чтобы укрепить свой мужской член, и пил другие снадобья, чтобы жить вечно! — Он гневно посмотрел на собеседника. — Соответствовало ли ваше поведение, губернатор Сюй, поведению человека, сознающего свой долг перед государством? Вы согласны с глупцом, делу которого вы здесь служите? Я хочу, чтобы Вэнь Чжоу, ослепленный, стоял на коленях у моих ног и умолял о смерти!
— Почему? Разве вы первый человек, который проиграл битву за власть?
— Он ничего не стоит!
— Тогда вы не первый, кто проиграл менее достойному! И вы готовы убить так много людей, разрушить империю — из-за этого?
— Почему нет? — спросил Ань Ли.
Эти простые слова повисли в воздухе.
— Потому что вы не можете винить в этом Чжоу. Это вы восстали против трона, и именно из-за этого умер ваш сын. Вам следовало понимать, что это может случиться. А сыновья во всем мире умирают каждый день.
— И дочери — тоже, — напомнил Рошань.
Сюй Бихай покачал головой. Уже мрачно, он произнес:
— Министры империи приходят и уходят, оставляя воспоминания или только след на песке. Трон Феникса больше человека, который на нем сидит, как и тех, кто ему служит, хорошо или плохо. У меня свой взгляд на первого министра. Я не склонен делиться им с грязным, проклятым мятежником.
— Если я стану победителем, я не буду ни тем, ни другим, — возразил Рошань.
— Вы и то, и другое — сейчас и до самой смерти. И эти слова прилипнут к вашему имени навсегда, где бы ни лежало ваше тело… — Сюй Бихай замолчал, потом произнес: — Выслушайте мое предложение.
— Я слушаю, — ответил Ань Ли.
— Вы и ваш старший сын потеряли право на жизнь. Вам будет милостиво позволено совершить самоубийство и быть похороненными, хотя и без надгробных памятников. У меня есть имена пятерых ваших командующих, которые также должны принять смерть. Всем остальным воинам вашей армии, здесь и на северо-востоке или в Еньлине предлагается прощение от имени августейшего императора Тайцзу, и это предложение сейчас будет записано каньлиньскими воинами, а я гарантирую его своим собственным именем и честью. — Голос его стал тихим. — Вы умираете и знаете это. Все, кто на вас смотрит, это знают. Ценой своей жизни, уже заканчивающейся, и шести других жизней вы можете спасти от гибели всех тех, кто следует за вами, и Катай.
Он закончил. Пять каньлиньских писарей окунали кисти в тушь и писали слова. Кроме этих звуков в ущелье стояла тишина.
— Зачем мне это делать? — спросил Рошань. Он казался искренне озадаченным. Почесал тыльную сторону одной руки и продолжал. — Он довел меня до этого. Вэнь Чжоу лишил меня выбора, настраивал против меня императора, уничтожал все, что я мог предложить своим сыновьям. Что должен делать человек, который гордится тем, что он оставит после себя, перед лицом этого?
— Дело только в этом? — спросил Сюй Бихай. — В наследстве?
— Для вас все иначе, — отмахнулся Рошань. — У вас только дочери. — Он поерзал в кресле. — Если это все, что вы можете сказать, то мы зря потратили это утро. Если только для вас не имеет значения, что я знаю о ваших дочерях, и я их найду, к их великому сожалению. Можете мне в этом поверить.
Худой человек казался невозмутимым.
— Благодарю вас, — сказал он. — Вы превращаете обязанность уничтожить вас в удовольствие, редкое и изысканное.
Это последнее слово — «изысканное» — поднялось в воздух и было записано, как ни странно оно прозвучало в таком месте, на светлой шелковой бумаге, взмахами пяти быстрых кистей. Действительно изысканными.
Трон с желтой спинкой вынесли из ущелья на перевале Тэн. Рошань ждал в паланкине под перьями зимородка с задернутыми занавесками, соблюдая — что было, наверное, удивительно — все формальности. Возможно после того, как он провозгласил себя императором, они значили для него больше, чем прежде.
В самом конце три каньлиньских воина в капюшонах подошли к паланкину. Двое сопровождали третьего, несущего свиток с записью всего, что было сказано. Он протянул свиток. Из-за занавесок появилась рука и взяла его.
А потом паланкин подняли и унесли в поток солнечного света…
* * *
Ли-Мэй глубоко встревожена и даже не может разобраться, в чем причина. Но одной из причин наверняка является яростное напряжение всего того, что произошло на перевале Тэн: произнесенные слова, скрытое в них насилие и обещание еще большего насилия в будущем. Можно ли в этом сомневаться?
Еще одна причина — гораздо менее значительная, постыдная, почти недостойная упоминания, — в том, что она до сих пор не может прийти в себя от того тяжелого, слишком сладкого запаха, который исходил от паланкина Ань Ли. Она почувствовала его, когда сопровождала того писаря, который отнес ему свиток. Она стояла рядом, когда он вручил его Ань Ли. Они жестом послали туда ее и еще одного воина.
Сладкий запах духов поверх более густого, гораздо более темного запаха гнили. После этого она чувствует себя больной, а воздух на перевале Тэн слишком неподвижный, слишком плотный, и у нее не получается дышать глубже. За ущельем должно быть очень жарко. Там, где под солнцем разбит лагерь мятежников.
Ли-Мэй потрясла мысль, которая пришла в голову, пока она шла к Рошаню, стояла рядом, смотрела, как ему вручают свиток.
Она совсем не умеет обращаться с мечом или с кинжалом, но, несомненно, у нее был шанс тем каньлиньским оружием, которое ей дали на сегодня, заколоть его и положить этому конец.
И также положить конец надежности, традициям и уважению к каньлиньским воинам.
Сотни лет каньлиньских воинов считали достойными доверия, и это доверие в одно мгновение будет уничтожено Шэнь Ли-Мэй, единственной дочерью генерала Шэнь Гао. После того как они радушно встретили ее на горе Каменный Барабан, дали ей кров и совет и даже указали способ вернуться домой сквозь гражданскую войну.
Об этом нечего и думать. Или, если невозможно прогнать эти мысли, нельзя позволить им стать чем-то большим.
