Как же с ней было легко! Но оказалось, что самое главное все еще впереди. Когда он увидел ее картины, то сначала опешил, перебирая взглядом одну за другой.
Потом до него дошло, почему у Шурочки не было перед собой никакой композиции для отображения на холсте — такого в жизни не увидишь. Он понял свою ошибку: эти картины нельзя смотреть мельком, и начал всматриваться только в одну. Чем дольше он смотрел, тем глубже он в нее «проваливался». Чуть не судорожным усилием он заставил себя перейти к другой…
Из такого «утопания» в картинах его вытащил робкий оклик творца этих чудес. Он совсем забыл о ней! Неужели вот эта юная, хрупкая девушка могла создать такое! А он еще гордился своими успехами в музыке! Он что-то восторженно ей говорил, а она не менее восторженно ему отвечала. Он держал ее руки и утопал, но теперь уже не в ее картинах, а в ее глазах… какие мягкие и нежные у нее губы… "Прости Шура, я не хотел тебя обидеть! Разве можно обижать ангелов?" "Да, ты не ангел, ты лучше…" На следующий день к нему подрулил Вася, соратник по мучительству музыкальных инструментов, специализирующийся на фортепиано. Хлопнув Сашу по плечу, он восторженно воскликнул:
— Ну, ты даешь! Видел, как вы по коридорам с Шурочкой Черкасовой за ручку бежали.
Ничего не скажешь, поздравляю!
— Да ладно тебе, мы только познакомились. Хорошая девушка, а как картины пишет!
— Да ты что?! Опупел? Какие картины? Ты хоть знаешь, кого захомутал? Вот болван!
Ну почему дуракам везет?
— Ты что это имеешь в виду? — у Саши все похолодело внутри. Он действительно болван. Ведь даже не поинтересовался фамилией девушки, не то, что спросить, кто ее родители.
— Да, теперь тебе можно про музыку забыть! Попроси у папаши-барона отступные за свое разбитое сердце — он от тебя миллионом откупится! Но портить девочку я тебе не советую — живьем закопают, все-таки сановничья дочка!
— Все! Достал! Отвали, пока я об твою физиономию свои музыкальные пальцы не обломал! — огрызнулся Саша.
Внутри все замерзло одной ледяной глыбой. Господи, как больно! Как же он так сглупил, подставив ее под удар?! Все-таки они ненормальные — ведь она тоже даже не поинтересовалась его родителями. Теперь и ей будет так же непереносимо больно.
Он не обольщался надеждой, что для нее это легкий роман. Он помнил ее глаза, он видел плещущееся в них счастье. Не прошло и три дня, а их души, казалось, безвозвратно сроднились. "Нет, надо рвать сейчас! Рвать, пока еще возможно.
Пусть ей будет горько, но она не лишится родительского благословения. Надо сказаться больным и не попадаться на глаза Шуре…"
***
Шурочка впервые в жизни нагло врала. Она с озабоченным видом заявилась в канцелярию консерватории и "по просьбе маменьки" узнала (узнавать "по просьбе папеньки" она благоразумно не решилась), что случилось с неким Александром Левашовым, студиозом-скрипачом, а заодно узнала, где его найти по месту жительства. Юноша простыл — что-то с горлом. А живет он в приюте… "Приюте?!
Как можно жить в приюте и учится в консерватории? Но это не важно, надо его найти и передать письмо…" "Оставить у вас здесь? Нет, надо срочно и лично, тем более что здесь не очень далеко добираться…" "Спасибо, до свидания!" Она привычно поймала «Ваньку», и отправилась по указанному адресу. Кутаясь в шубку от ледяного ветра, пронизывающего всю повозку, она медленно осознавала всю ситуацию. Или Саша, в самом деле, болеет, или он скрывается, пытаясь забыть про нее. В искренности его чувств она почему-то не сомневалась. И в том, и в другом случае ей надо с ним увидеться. Нет, ей просто необходимо его видеть — она дольше не может быть в разлуке. "И это всего после двух встреч?" — поймала она себя на мысли и была вынуждена признать: "Как это ни странно, но тебе придется признать, что он вошел в твою жизнь раз и навсегда, даже если ты больше его никогда не увидишь".
Вот и здание приюта. На удивление выглядящее весьма респектабельно. На входе сторож… без спросу нельзя, но Шура не отступала:
— Письмо передать, лично от жены действительного статского советника…
— Тогда другое дело, извольте подождать немножко. Здесь тепло — не то, что на улице…
Спустя какое-то время сторож вернулся и строго сказал:
— К нему нельзя. Он болен и никаких барышень не принимает, — старик был явно смущен. Видимо ему не приходилось еще так нагло отказывать сановничьим дочкам.
— Я никуда не уйду! Это очень важное дело. Я сяду здесь и буду ждать, пока меня не пропустят! — Шурочка села на стоящую сбоку маленькую скамейку.
Сторож вздохнул и пробурчал:
— Ну что ж, сидите — сидеть у нас не запрещается. А лучше, давайте письмо — я передам из рук в руки.
— Нет, не могу! — Шурочка горделиво отвернулась к окошку. Она и в самом деле не могла передать письма, просто потому, что его не существовало в природе.
Она еще так просидела минут двадцать, играя со сторожем в молчанку, и не зная сама, чего дожидалась, но твердо решив не уходить, пока не увидит Сашу, как вдруг из коридора донесся тихий голос:
— Шура, проходите, пожалуйста, — во внутренних дверях стоял Саша, виновато смотря на нее…
Она не заметила, как они пропетляли по коридорам и очутились в небольшой комнате на втором этаже. Шура с жадным до бесстыдства любопытством осматривала все вокруг, но не просто потому, что оказалась впервые в жилище чужого молодого человека. Ей была важна каждая мелочь потому, что она продолжала открывать для себя мир любимого. Она больше не притворялась ни перед собой, ни перед ним. Ей было интересно все — и опрятная обстановка, говорящая о внутренней потребности к чистоте, и небогатое убранство, демонстрирующее невысокий уровень доходов хозяина, и фотография родителей, показывающая не только сыновние чувства, но и былой высокий уровень жизни родителей (позволивших себе в те времена фотографию), как и говорящий о том же их интеллигентный вид.
— Ты ведь не болен? — наконец Шура удивленно посмотрела на хозяина комнаты, смущенно мявшегося в углу.
— Нет, — вздохнув, ответил Саша.
— Тогда, ты настолько не хотел видеть меня? — спросила Шура и вместо ответа получила еще более расстроенный вздох. — Ты что-то узнал про меня, или я просто надоела тебе? — спросила Шура, чтобы разговорить его.
— Узнал, — признался юноша, боясь поднять глаза на девушку.
— И что? Решил — я недостойна тебя? Видишь, я здесь — наплевала на все приличия и светские достоинства. Скажи мне уйти, и я уйду! — в запале заявила Шура.
— Уходи, — тихо, чуть не плача, прошептал Саша.
В воздухе зависла напряженная тишина. Шура не ожидала такого ответа и лихорадочно соображала, чем он вызван.
