– Лиззи, ты не могла так поступить!
– Уже поступила, – мой голос оставался твердым, – звонок сделан.
– Позвони им снова! Скажи, что передумала!
– Я бы соврала, в любом случае, обратного хода нет. Мое место уже отдали кому-то другому.
Мама застонала.
– Лиззи, я могу лежать с трубкой в руке и без твоей помощи.
– Ты не хочешь меня здесь видеть?
– Я хочу, чтобы ты училась в колледже!
– Это временно, – сказала я, извлекая свой список продуманных аргументов. Я готовилась к разговору с тех пор, как получила первое письмо о приеме в колледж. – Как только начнется химиотерапия, кому-то понадобится тебя сюда привозить. И напоминать тебе, какие таблетки принимать.
Она закатила глаза.
– Я не дряхлая старуха, просто заболела.
– Часть твоих лекарств затрагивает кратковременную память, и большую часть дней тебе не захочется готовить для себя. Поскольку колледж откладывается по медицинским причинам, за мной стопроцентно закрепят место. К тому же не забывай, какое-то время у тебя будет маловато дохода, так что в следующем году мое заявление о предоставлении материальной помощи будет выглядеть естественно. Сплошь одни плюсы.
Она долго меня разглядывала. На другом конце палаты старый пациент напевал под музыку. Привидение сидело неподвижно, сложив руки.
– Слишком много ты обо всем думала, – сказала мама.
– Ты хочешь сказать, что с моей логикой не поспоришь?
– Этим я хочу сказать, что ты могла бы поделиться со мной своими размышлениями раньше.
– Ты велела мне вообще не думать о твоей болезни.
Вздохнув и признав поражение, мама уставилась в одну точку.
– Хорошо, Лиззи, но всего на год. Нельзя, чтобы ты ради меня отказывалась от своей жизни.
Я взяла ее за руку.
– Мама… прямо здесь, в этой комнате, с тобой – это и есть жизнь.
Мама обвела взглядом комнату – мигающие огоньки на трансфузионном аппарате,[134] лампы дневного света на плитках потолка, трубку в своей руке – и с дурашливым видом глянула на меня.
– Отлично. Значит, жизнь – не удалась.
Я не стала спорить. Жизнь непредсказуема и ужасна, ее слишком легко потерять. Жизнь полна культов смерти и психопатов, неудачного выбора времени и скверных людей. Четыре мерзавца с огнестрельным оружием способны убить целый аэропорт народа, микроскопическая ошибка в мамином костном мозгу может слишком рано ее у тебя отобрать. В праведном гневе можно сделать одну-единственную ошибку и лишиться самого любимого человека.
Тем не менее жизнь бесценна, потому что иначе мы бы так не страдали.
– Я хочу быть рядом и тебя поддержать, – сказала я.
Мама улыбнулась.
– Мило, а ты уверена, что не пошла в колледж потому, что хочешь быть поближе к своему парню?
Должно быть, мое лицо выдало чувства.
– Он больше не твой парень?
– Не знаю. Я его давно не видела.
По пути на больничную парковку мы прошли через зал ожидания. Я увидела дверь кабинета неотложной помощи, но маме нужно было зайти в туалет, и на минуту я оказалась одна в многолюдном, полном суеты коридоре. Я прислонилась к стене и разглядывала пол, надеясь больше не увидеть ни одного призрака.
Но, должно быть, что-то заставило меня поднять глаза.
Парамедик катил перед собой пустое кресло-каталку. Он был молод и привлекателен, с веснушчатой бритой головой и намеком на усы. На одном плече у него висело переговорное устройство, а спецодежда измялась, словно после долгой смены.
Он мимоходом глянул на меня, мы на мгновение встретились взглядами, и он решил задержаться. Его кожа светилась, и я различила это сияние даже в жестком свете флуоресцентных ламп больничного коридора.
На усталом лице парня пробилась улыбка. Он тоже увидел мое свечение.
– Чем-нибудь помочь? – спросил он.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду.
– Нет, спасибо. Я здесь с мамой. – Я покосилась на дверь уборной.
– Ясненько. Но ты выглядишь так, будто наткнулась на особо мерзопакостное привидение. – Он посмотрел в конец коридора и понизил голос: – Здесь можно столкнуться с парочкой жутких привидений. Они – настоящие гады, из категории «не оживлять ни при каких обстоятельствах».
– Здесь наверняка такие есть, – содрогнулась я. – Но я в порядке, просто выдалась пара трудных деньков.
– Верно, – кивнул парамедик и снова взялся за ручки кресла-каталки. – Надеюсь, с твоей мамой все будет отлично. Дай мне знать, если надо подмазать какие-нибудь колесики. Что-что, а связи у меня есть.
– Правда? – Мне удалось улыбнуться. – Спасибо.
Он подмигнул.
– Мы, светочи, должны держаться друг друга.
Усмехнувшись, он покатил кресло к отделению «Скорой помощи», а мне пришло на ум, что, вероятно, большую часть дней ему труднее, чем мне, и неважно, умерли его родители или живы.
А еще я поняла, что наконец-то нашла лучшее слово, чем «психопомп».
Когда мы возвращались в Сан-Диего на моей новой машине, мама рассказывала, чем собирается заняться, когда прекратит работать. Она собиралась покрасить гараж, переделать кухню и разбить в заднем дворике огород с травами. Я не спрашивала, где она возьмет деньги, а тем более – силы на все замыслы. Не стала обращать ее внимание на то, что она вовсе не киборг. Мне не хотелось портить ее приподнятое настроение.
Вечером мы готовили вместе, а Минди наблюдала за нами – странная, но счастливая семья. Все варианты будущего, о которых я некогда для себя грезила, испарились, но каким-то образом это лишь сделало настоящее еще ценней и реальней.
Полагаю, что хлопоты на кухне изнурили маму, или, быть может, на ней так сказалось переливание крови, но она рано отправилась в кровать. В дверях спальни она меня окликнула:
– Ты и впрямь подумала, как моя болезнь скажется на твоей материальной помощи в следующем году? Хороший ход, детка.
Я убралась на кухне, и мы с Минди отправились на прогулку. Я решила пройтись мимо призрачной школы, просто ради эксперимента.
Любопытно, но после того, как я видела здание последний раз, оно побледнело. Контуры черепичной кровли на фоне серого неба утратили четкость. Возможно, на прошлой неделе умер кто-то из ее бывших учеников, и теперь архитектурную форму сооружения поддерживало меньше воспоминаний живых.
– Помнишь это место? – спросила я.
– Конечно, глупенькая. Мы сюда однажды заходили. – Минди взяла мою ладонь и сжала. – Здесь было очень страшно.
– И не говори. Повтори-ка, что говорил тот голос?
– «Я слы-ы-ы-ы-шу тебя там наверху», – хихикнула она.
