— Мистер Байнгер, — она посмотрела на следователя, сидевшего за своим столом. — Пришёл некто по фамилии Стиринс, говорит, что хочет с вами поговорить и что его прислал некто Саймус Нехта.
— Вот как, — удивлённо протянул следователь. — Тогда пригласи его сюда.
Кивнув девушка скрылась за дверью, в то время как Ренэро, прибывая в шоке от услышанного, повернул голову в сторону своего наставника, глаза которого, так и горели любопытством. Мистером Стиринсоном оказался мужчина немногим за шестьдесят. Одежда на нём была неприметная: бежевый свитер, серые брюки и плоские туфли, на носу солнечные очки, а на голове плоская чёрная шляпа. Пусть одежда на этом человеке и была довольно простой, но судя по манере держаться, по ухоженной коже и бороде, а также по взгляду, с которым он осматривал кабинет, едва сняв очки, было видно, что человек если и не из высшей лиги, то где-то от неё неподалёку.
— Здравствуйте, господа, — Стиринс учтиво кивнул вначале следователю, а после и стоящему рядом помощнику. — Моё имя Трэ́вис Сти́ринс и я имею большой желание помочь вашему следствию.
— Я старший следователь Айто Байнгер, — представился тот, к кому пришёл этот господин, — это мой помощник Ренэро Лоснин. Не думал, что Варан справится с поставленной задачей всего за один день. Видимо действительно понял, что пахнет жареным.
— Вы правы, но не совсем, — ответил Стиринс. — Вчера я действительно имел честь разговаривать с мистером Шальтом, но прислал меня не он. Варан, как вы его назвали, рассказал мне о том, что вы выяснили и что попали в тупик в своём расследование. Собственно, я пришёл рассказать некоторые детали, которые вам помогут.
— Вот как, — на лице следователя появилось лёгкое недоумение, смешенное с задумчивостью. — Если вы не от Варана, то…
— Если быть честным, то я бы не пошёл к вам, если бы меня не попросил мой партнёр по бизнесу, — ни дрогнув под натиском холодных глаз продолжал Трэвис. — Хайски Фауст, думаю это имя вам о чём-то говорит.
После произнесённого имени лицо следователя сразу преобразилась. Черты лица заострились, поза стала напряженной, а глаза и до этого не отличающиеся особым теплом, стали как два айсберга. Ренэро, которому это имя тоже было знакомо, отреагировал менее критично, но тоже был в лёгком шоке от того, кто, а точнее от кого, к ним явился по собственной воле это человек. Скажи он, что пришёл от Варана, обстановка была бы не такой напряженной. Видимо посланник решил сразу заявить, кто его покровитель, и что его без причин лучше не трогать.
— И что же хочет от нас глава “Око ночи”? — голос Айто звучал как стужа в сорокаградусный мороз, но Стиринс на удивление держался стойко, смотрел на собеседника спокойным взглядам, а лицо оставалось бесстрастным.
— Рассказать вам с чего начались убийства его подчинённых, — спокойно ответил Трэвис и посмотрел на диван. — Может быть мы займём более удобные положение для длительного рассказа? Как видите, я пришёл сюда сам и хочу помочь. Вы можете относиться к мистеру Фаусту как угодно, но он, как и вы, заинтересован в благополучном исходе дела. Я же, если вам так интересно, к его, скажем так, другой стороне дел, не имею никакого отношения. — в подтверждение своих слов, Стиринс отдёрнул ворот свитера, показывая, что на его шеи нет знака банды.
Байнгер недовольно поиграл желваками, но всё же согласился, что так оно будет явно удобнее. Пока Ренэро, по просьбе своего наставника, доставал кружки и заливал пакетики кипятком, Айто буравил взглядом севшего напротив него Стиринса, при этом сам был напряжён как струна. Когда чашки заняли место напротив каждого из присутствующих, а Лоснин вооружился блокнотом и ручкой, ведь Трэвис на отрез отказался говорить под запись, посланник “Око ночи” начал свой рассказ.
— Думаю о том, что ваш убийца носит одеяния церкви Наримар говорить не стоит? — получив утвердительный кивок Трэвис продолжил. — У мистера Фауста есть веские основания предполагать, что в этом деле замешаны именно последователи церкви, а именно двенадцать гончих богини.
— Но ведь титул гончих даётся только самым верным и непорочным служителям церкви, — скептически подметил Байнгер. — Зачем тем, кто полностью посветил себя богини, убивать каких-то там бандитов?
— Вам известно, что раньше гончих церкви ещё называли и палачами богини? — в этот раз утвердительных ответов не последовало, зато на лицах следователя и его помощника отразилось смятение, от чего Стиринс усмехнулся. — В давние времена почти все главы церквей имели при себе личный отряд доверенных людей, которым поручали карать тех, кто посмел выступить против церкви. У кого-то это были ассасины, у кого-то гвардейцы, а у церкви Наримар это были гончие. Двенадцать, священное число в этой церкви, ибо по легендам, когда богиня Наримар спустилась на землю её охраняла двенадцать чёрных собак, готовых убить любого, кто посмеет поднять руку на их госпожу. Так вот, благодаря этой легенде в церкви Наримар появился титул гончая богини. В ряды гончих брали самых преданных последователей, тех кто искренне верил в слова проповедника и кто действительно считал себя одним из тех легендарных существ. Как несложно догадаться, использовать таких фанатиков в разных, не совсем законных делах, не составит особого труда. Достаточно лишь подобрать правильные слова и вот уже гончие готовы карать непокорных.
— Вы хотите сказать, что в убийствах замешан не просто один или несколько людей из высшего церковного круга, но и их глава? — Байнгер, судя по хмурому виду, считал слова Трэвиса полным бредом.
— Я ничего не хочу сказать, я лишь говорю то, что знаю, — спокойно ответил Стиринс, хотя в глазах его явно мелькнула неприязнь в отношение следователя. — За неделю до первого убийства почти у всех заведений мистера Фауста, легальных и не очень, стал появляться проповедник. Он был одет в церковную рясу, расшитую серебряными двенадцати конечными звёздами, а лицо его скрывала маска, в виде собаки, и глубокий капюшон. Поначалу он или они, мистер Фауст не уверен, что это был один и тот же человек, пытались пройти внутрь, но получив жёсткий отказ начинали читать свою проповедь прямо у входа, на глазах прохожих. Они говорили о грехах, о том, что мир погряз в злобе и ненависти, что люди используют своих хранителей во зло и совсем забыли о воли богине Наримар. В конце своей речи проповедник призывал покаяться, отречься от злых помыслов и дел, и прийти в церковь за покаянием, иначе каждого, кто отрёкся от церкви и богини, постигнет кара её. Спустятся на землю двенадцать псов, двенадцать верных хранителей богини, и от клыков их и когтей погибнут те, кто обратил дар их госпожи во зло.
В кабинете повисло молчание. Пока Байнгер и Лоснин переглядываясь, при этом каждый явно переваривал сказанное, пытаясь вычленить из него крупицы истины, Стиринс с безмятежным видом допивал свою порцию чая. Прошло, наверное, около пяти минут, прежде чем следователь, со лба которого не сходила складка задумчивости, наконец заговорил.
— Значит, за неделю до убийств, человек в рясе уже проявлял себя, пусть и в мирно ключе, — голос Байнгера был напряжённым, было видно, что он до сей поры что-то крепко обдумывал. — Если этот человек так мешал Фаусту, почему он не прогнал этого проповедника, или не убил?
— Его пытались прогонять, — спокойно ответил Трэвис, — только это ничего не давало. Он переходил на другую сторону улицы, где уже была нейтральная территория, и продолжал свою проповедь, при чём делал это куда громче прежнего, словно агитировал не людей вокруг, а именно тех, к кому он пытался пройти через охрану, — на лице Стиринса вдруг появилась странная ухмылка. — А по поводу убийства, по-моему, вы перегибаете. Мистер Фауст, как я думаю вам известно, предоставляет довольно конфиденциальные услуги, но чтобы убивать человека церкви просто за проповедь. Вы уж простите, но даже у воров есть свои принципы.
— Честь у убийц, — хмыкнул следователь, — за всё время работы впервые слышу.
— Вы много чего не слышали, но это уже ваше упущения, — прежде чем на Стиринса обрушился бы град льдин, которые полетели из глаз оскалившегося следователя, он поднялся со своего места и посмотрел на следователя и его помощника сверху вниз. — Мистер Фауст даёт вам три дня на то, чтобы установить виновных в убийстве его людей, — лицо Байнгера исказилось от возмущения, а глаза вместо льда стали метать искры. — Ему не хочется кровопролития, но и простить убийство двух верных ему людей он тоже не может.
