Я оставила стойло открытым, и конь уже успел добрести до самой речки. Не забыв напоследок прихватить небольшой холщовый мешочек с овсом — один из тех, что неопрятной горкой были сложены у ворот, — я догнала его и начала неумело седлать. Мне всё никак не удавалось затянуть подпругу — то ли сил не хватало, то ли я делала что-то не так. Наконец, я справилась с задачей, но что делать дальше не знала, конь же, привыкший ходить под седлом, стоял спокойно и не спешил проявлять инициативу.
— Конь, а конь, — неуверенно обратилась я к нему, заглядывая в его морду, — будешь слушаться меня без поводьев? Назову я тебя, пожалуй, Арктуром. Хочешь быть тёской звезды?
Конь ничего не ответил, только отвернулся от моего назойливого взгляда. Я решительно вскарабкалась в седло, побалансировав несколько секунд на одном стремени, и осторожно похлопала Арктура по крупу позади себя. Конь фыркнул, тряхнул головой и медленно побрёл вдоль реки вниз по течению — кажется, как раз в нужную мне сторону.
Лети в тоннелях под землей,
Сквозь двери с надписью "Открой!",
Сквозь двери, на которых "Входа нету".
The Dartz
Конь шёл на диво мягко, как дорогой автомобиль по ровному асфальту. Мы ехали в нужном направлении, поэтому я, опасаясь, что повторно мне так уже не повезёт, не останавливалась до тех пор, пока в густых сумерках нельзя стало разглядеть ничего на расстоянии метра. День выдался солнечным, а ночь — лунной, и звёзды, усыпавшие небо, сплетались в незнакомые созвездия. Я чуточку потянула коня за гриву, тот попытался цапнуть меня за руку, но не дотянулся до неё, вовремя отдёрнутой. Арктур по устной просьбе не остановился, посему я приняла решение спрыгнуть на ходу, благо, он двигался медленно. Результатом моего акробатического кульбита, как и следовало ожидать, стало бесславное падение, причём одна нога намертво застряла в стремени, так что конь мстительно протащил меня пару метров по земле за собой, но потом всё же застыл на месте, хитро поглядывая в мою сторону. Я представила, что подумал бы какой-нибудь приличный человек, увидев породистого коня (с седлом, но без узды и поводьев), а рядом с ним растрёпанную девушку, спокойно лежащую на земле и закинувшую ногу на стремя… Меня пробрал истерический смех, я тряслась от гремящего на весь лес хохота, словно в эпилептическом припадке, и не могла остановиться. Слава Богу, в лесу никого не было, и посмотреть на меня в неподобающем виде могли разве что деревья.
Место, выбранное мной для привала, располагалось на самой опушке. Я заметила это не сразу, поскольку впереди в больших количествах росли низкие пушистые берёзки и высокие тополя, за которыми нельзя было разглядеть обширное поле, покрытое метровой травой. Выходить из леса я не стала, хоть скудный свет от луны почти не проникал сквозь густую листву. На свой страх и риск, я расседлала коня, будучи вовсе не уверенной в том, что смогу повторить обратный процесс, и теперь рассеянно теребила гриву Арктура: на ночь его нужно привязать, но чем? В моей сумке не было ни верёвки, ни чего-либо на неё похожего. Я не смогла придумать ничего умнее, чем порвать юбку, захваченную мной на всякий случай, на узкие полоски ткани и связать их между собой. Импровизированную верёвку я накинула коню на шею свободной петлёй, а другой её конец закрепила на толстом стволе вековой сосны. Ужасно хотелось есть, а ночная прохлада уже пробиралась под не совсем подходящую мне по размерам куртку, поэтому я собрала скромную кучку сухих палочек и… бессильно опустилась на землю. Как человек цивилизованный, я не умела добывать огонь без спичек или зажигалки, а ни того, ни другого в моём распоряжении не имелось…
Я упорно тёрла камнем о камень до трёх часов ночи, да так и заснула, упёршись спиной в гнилой пенёк.
Когда я проснулась утром, у меня болела шея, не гнулась спина, и затекли все конечности. Порядком стесавшиеся камешки валялись неподалёку, жалкая горка хвороста развалилась, Арктур уныло смотрел на меня и задумчиво пожёвывал то, что некогда являлось предметом одежды. Я встала, отвязала коня, отправив его на поле на вольный выпас, и только после этого подхватила с земли сумку и села на пенёк. Наиболее пригодный для съедения в холодном виде я сочла копчёную сосиску, после которой жутко хотелось пить. Пока я завтракала, Арктур успел уничтожить целую плантацию клевера на опушке. Я неуверенно глянула на свою фляжку: коня тоже надо поить, но как это делается, оставалось загадкой. Плеснув воды в ладонь, я подсунула руку под нос Арктуру. Тот совсем по-человечески скривился, но соизволил выпить и, мало того, в охотку выхлебал всё остальное, благо, я щедро подливала жидкость в пригоршню. Зато теперь конь пришёл в благодушное расположение духа и даже подождал, пока я бегала за седлом.
Сегодня процесс седлания дался мне легче. «Верёвку» отвязывать я не стала, сделав из неё подобие поводьев. Где северо-запад, на который собиралась ехать, я уже, конечно, понимала довольно смутно, поэтому отправила коня наугад: привязи он худо-бедно слушался, вероятно, по привычке. Речка — мой единственный ориентир — убежала в сторону ещё в середине прошлого дня; куда-то вдаль уходило поле, лёгкий ветер колыхал соцветия сочной свежей травы. Погода была идеальной. Конь переступал неспешно, срывая на ходу травинки. Мне взгрустнулось. Очень похожий пейзаж можно увидеть из окошка деревенского домика, где живут мои родители.
…Я ничего им не говорила. Ни полтора месяца назад, когда узнала об этом, ни позже. Зачем вынуждать их на сто двадцать дней страданий? Я привыкла засыпать каждый вечер с мыслью, что могу не проснуться, ни к чему было, чтобы ещё кто-то начинал свой день со схожих раздумий. Впрочем, об этом не знал никто, кроме, пожалуй, руководителя лаборатории…
Я сделала короткий привал днём и остановилась на ночёвку ещё до заката. Тоскливое настроение не прошло; поле всё тянулось и тянулось; по дороге не попалось ни одного источника воды — моя фляжка до сих пор пустовала. Я расположилась на краю маленькой рощицы, собрала горстку веточек в шалашик с необъяснимыми целями и села рядом, уперев в них взгляд, словно в попытках разжечь костёр силой мысли. Я даже не сразу расслышала шуршащие шаги за спиной и опомнилась лишь тогда, когда в поле моего зрения попали белые ажурные полусапожки и две стройные ноги, обутые в них. Нервно вздрогнув, я подняла взгляд: передо мной стояла симпатичная молодая девушка со странным, нечеловеческим выражением ореховых глаз. Впрочем, она приветливо улыбалась, её коротко стриженные огненно-рыжие волосы развевались на ветру, как и едва доходящее до колен тёмно-красное платье свободного покроя.
