При последних словах ламии попятились. Но одна из них, наоборот, подалась вперед и вползла в комнату.
- Девочки, я же вам рассказывала, какой Боня необычный деус-с, а Ламис-с-са слушать не стала. Вот мы теперь без жрицы и осталис-сь.
- Кстати, а чьей жрицей Ламиссса была, - спросил Боня. - А то ты мне этого так и не сказала.
- Как кого? Ламии, нашей прародительницы.
- Предков надо уважать, - согласился Боня. - Придется тебе, наверное, самой жрицей теперь быть. Ламиссса со своими обязанностями плохо справлялась. Надеюсь, ты ее ошибок повторять не будешь.
- То есть ты ее сана жрицы лишаешь, а мне даешь? - спросила Ламисса. - А саму Ламию спросить не хочешь?
- Сама спросишь, но не думаю, что она будет возражать. Или, может быть, возразить хочет кто-нибудь из присутствующих?! - Боня подпустил к голосу металла.
- Нет, нет, - поспешно согласилась Ламисса, - как скажешь, так и будет.
Змеелюдка подошла к янтарной глыбе и попыталась ее поцарапать. Не получилось.
- Ты что? - удивился Боня.
- Диадема на Ламис-с-се осталась.
Боня подошел, погрузил руку в янтарь и снял диадему. Немного ее погнул при этом, мана-то его слушалась, а вот окаменевшие волосы бывшей жрицы - нет. На всякий случай еще раз проверил целостность защитной пленки на мане, после чего как мог выровнял диадему и надел ее на голову Ламиссе. Змеелюдка склонилась перед ним, подставляя голову, но затем гордо выпрямилась, оглядывая товарок. Те почти дружно поклонились ей и запели какой-то древний гимн Лимии, написанный заунывным гекзаметром.
Впрочем, голоса у них были неожиданно приятные, а Ламисса солировала так и вовсе почти оперным сопрано. Боня даже заслушался.
- Все-таки жрец должен уметь хорошо петь, - подумал Боня. - А то в Москве все последние патриархи такие безголосые были. Сразу видно, чиновники, а не священники. Впрочем, какая эпоха и каков народ, таковы и пастыри...
Наконец, пение смолкло.
- Позволит ли деус пригласить его в более удобное помещение, а то здесь и сесть негде, - начала Ламисса и вдруг запнулась. - Ой, а Гамаюна ты совсем пришиб?
Боня в изумлении осмотрелся по сторонам. Змеелюдки в дверях, глыба янтаря посреди комнаты, пустое ложе... Разве что у стены ворона кверху лапами валяется?
- Ты эту ворону, что ли, в виду имеешь? Нет, я его не трогал. Он сам в обморок от страха грохнулся. - Боня повернулся к пикси. - Ребят, вы бы воды принесли, привели в чувство болезного.
- Он на нас напал! - хором и неожиданно четко заявили гусары.
- Больше не будет. Я прослежу, да и ламии ему объяснят.
Пикси исчезли из зала и буквально через минуту вернулись с громадным бурдюком воды. И когда только его сделать успели? Да еще и водой наполнить? Зато теперь они с видимым удовольствием вылили на ворону целый поток воды. Ведер на десять.
- Спасите, тону! - забулькала странная птица, трепыхаясь в огромной луже.
Боня выловил страдальца и поднял его в ладонях. Тот приподнялся на лапы и с шумом отряхнулся, вымочив деуса с ног до головы. Лицу тоже изрядно досталось, Боня еле проморгался.
- Н-да, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, - пробормотал он.
- Чтобы делать добрые дела, надо уметь отличать добро от зла, - откликнулась ворона. - А поскольку добро и зло относительны, лучше ничего и не делать. Только не получается...
Птица отнюдь не каркала, а говорила сиплым голосом и с придыханием, при этом слегка растягивая слова. Наверное, это ее обычная манера речи. Простудиться после купания она просто не могла успеть.
- Тебя Ламисса Гамаюном назвала. Ты что, вещая птица?
- Философ я. Летал по свету, учил других жить в гармонии с миром, пока до этих вампиров не добрался.
- Как вампиров? - изумился Боня. - Или ты иносказательно выразился? Ламисса, вы что, вправду кровь чужую пьете?
- Никогда! - возмутилась змеелюдка. - Разве что вместе с мясом. Бывает, что на охоте в азарте добычу какую целиком сырой заглатывают, но я лично хорошо прожаренное больше люблю.
- Так они вампиры энергетические! Вокруг них все вялые да сонные ходят. Я вот тоже думал, что ненадолго к ним прилетел, а потом улетать уже лень было. Да и безразлично все стало. Так и спал большую часть времени, когда Ламис-с-са меня в качестве разведчика-диверсанта не использовала. Дожил! Философ-диверсант! Но если природа такое допускает, то кто я такой, чтобы спорить с природой...
Ворон неуклюже взлетел и уселся Боне на плечо.
- Как без хвоста неудобно стало, - пожаловался он, - Да и слушать меня никто не будет.
- Это почему? - удивился Боня.
- Не придают значениям словам того, кто бедно одет, - назидательно произнес птиц и добавил - Я рядом с тобой посижу пока, ладно? От деусов всегда такая жизненная энергия идет, даже несмотря на вампиров вокруг нормально себя чувствую.
Боня не стал уточнять, что понятия "рядом" и "на плече" не совсем совпадают. Зачем к словам придираться?
- Мана от деусов идет, а не "жизненная энергия".
- Можно подумать, что я маны не вижу, - возмутился Гамаюн, - я птица магическая! Мана - само собой. Но жизненная энергия от тебя тоже идет, ее не видеть, а чувствовать надо. Ты разве не замечал, что разумные рядом с тобой быстрее отдыхают? Думаешь, почему все к тебе тянутся? А ведь тянутся! От тебя подзарядится можно! Ну а для таких вампиров ты прямо ходячая батарейка. Один целый город заменить можешь. А в городах их, между прочим, совсем не привечают!
Разговор этот происходил по пути в Зал собраний, как его назвала Ламисса. Сама змеелюдка при этом перемещалась рядом с Боней и, судя по выражению ее лица, страстно мечтала свернуть некоторому пернатому философу шею, но не решалась это сделать. А тот, можно было бы сказать, "заливался соловьем", если бы не делал это таким сиплым голосом.
Зал собраний оказался просто громадной пещерой с практически необработанными стенами, в которой амфитеатром размещалось больше сотни лож змеелюдок. Вместо сцены - президиум. Такие же ложи, только всего три штуки. На центральную заползла Ламисса, остальные ламии разместились в первых двух рядах амфитеатра. После некоторого колебания (по студенческой привычке захотелось сесть на галерке), Боня забрался на соседнее с Ламиссой ложе на сцене. Гамаюн так и остался у него на плече. Пикси зависли метрах в пяти над ним и бдительно следили за змеелюдками и вороной-философом.
Разговор как таковой не складывался. Ламии в амфитеатре обошлись без речей, за всех говорила одна Ламисса. Да и то не столько говорила, сколько отвечала на Бонины вопросы. А тому было крайне неуютно. На него смотрели двадцать пар глаз с искренней надеждой, что сейчас он всех их обладательниц счастливыми сделает. А как? В идеале - найти каждой по персональному деусу. Причем, очень неприхотливому, чтобы согласился в пещере жить и на голых камнях спать. А то у ламий даже завалящей циновки не наблюдается. Или они обзавестись новыми не успели, а раньше тут и ковры были, только от времени в прах рассыпались? Возможно, но непринципиально. Все равно, деусы в этом мире в большом дефиците.
