– Как хорошо он выглядит, не правда ли? – наконец произнесла я, смущаясь. Жэр кивнул, поднял уже остывшую подкову щипцами и положил обратно в огонь. Пока мы смотрели, как подкова розовеет, он ответил:
– Интересно, что в тех седельных сумках?
К этой тайне мы больше не возвращались. Мы закончили подковывать жеребенка и я увела его, чтобы привязать в конюшне, где он будет дожидаться своего хозяина: по дороге жеребенок высоко ступал и брыкался в новых подковах, от этого снег таял вокруг него, а животное словно танцевало и играло с тенями.
Только после ужина Отец рассказал нам свою историю. Все сидели вокруг камина в гостиной, слишком сильно пытаясь выглядеть спокойными и занятыми, когда Отец оторвал взгляд от пламени; только он один сидел без дела и только он не чувствовал никакого напряжения. Улыбнувшись нам, Отец произнес:
– Вы были так терпеливы, за что вас благодарю. Попытаюсь теперь рассказать свою историю, хотя конец может показаться вам очень странным. – Улыбка его погасла. – И мне тоже так кажется сейчас, когда я сижу в тепле и безопасности, рядом со своей семьей.
Он надолго замолчал и печаль, что мы увидели на его лице прошлой ночью, снова окутала его. Насыщенный аромат красного цветка кожей ощущался в воздухе; мне казалось, что от этого тени, отбрасываемые пламенем в камине, тоже источали аромат розы. А затем Отец начал рассказ.
*****
К сожалению, очень мало что можно было рассказать о делах в Городе, говорил Отец. Поездка на юг прошла легко, длилась не более семи недель. Он сразу же по приезду навестил своего друга – Фрюэн был рад Отцу и хорошо его встретил; но несмотря на доброту его и его семьи, Отец чувствовал себя не в своей тарелке. Он позабыл жизнь в Городе. Корабль прибыл за неделю до приезда Отца, а груз находился в одном из товарных складов Фрюэна. В дни нашего процветания такой груз мог показаться Отцу незначительным; но с помощью Фрюэна он продал его за хорошие деньги и смог оплатить долги капитану и команде, и денег даже чуток осталось. Капитан (его звали Бразерс) был поражен тем, что хозяин обеднел, и был готов снова отплыть ("Мерлину" требовалось ремонта не больше, чем обычному десятилетнему деревянному судну, что пять лет провело в морях) и попытаться восстановить убытки; но Отец возражал. Он сказал Бразерсу, что слишком высока гора, на которую ему придется снова взбираться, в таком-то возрасте, и хотя его новая жизнь не была так грандиозна, как старая, все равно ему было хорошо – и его семья была с ним вместе.
– Как забавно, – произнес он задумчиво, – после первоначальной боли от вынужденной ходьбы по городу, вместо поездки с кучером в экипаже, запряженном четверкой лошадей, я обнаружил, что меня не трогают перемены. Мне, кажется, понравилась сельская жизнь. Надеюсь, это не так уж несправедливо по отношению к вам, дети.
Я увидела как Хоуп, сидящая вне поля зрения Отца, посмотрела на свои тонкие руки, красные и огрубевшие от работы; она улыбнулась, хоть и немного грустно, однако промолчала.
"Мерлин" оставался надежным кораблем, хоть и не таким большим и роскошным, которые строили теперь, и Отец отправился на поиски покупателей. Ему повезло и он почти сразу же нашел желающего – молодого капитана (работавшего у Фрюэна), который был готов вложить деньги в покупку собственного судна. Отец провел в Городе почти месяц к тому времени и подумывал о возвращении домой. Он не смог ничего обнаружить о местонахождении "Белого ворона" или других кораблей, считавшихся потерянными еще два года назад, когда мы уезжали из Города. Он слышал, что десяток матросов со "Стойкого" и "Ветра флота" прибыли домой около полугода тому назад; и только один третий помощник выжил, он и рассказал нам историю о горе, постигшем наши корабли.
На деньги от продажи "Мерлина" Отец подумывал купить коня и отправиться в путь на север самому. На тот момент зима была теплой, а Отец все больше терял покой; бесцельно бродя по Городу, он столовался у Фрюэна и злоупотреблял его гостеприимностью, зная, что здесь ему не место. Наконец, он пришел в конюшни Тома Блэка: тот продал ему простую, надежную лошадку, которая выдержала бы путь, а также пригодилась бы в хозяйстве в Синем Холме. Том спросил о Великодушном и заинтересовался (совершенно не обижаясь) рассказом о том, как конь прославился своей силой.
– Я говорил ей, что он будет ее слушаться, – заметил он удовлетворенно. – Передай привет своей семье от меня, особенно двум малышам.
Отец отправился в путь только спустя несколько дней. Он выбрал удачное время: меньше, чем через пять недель, он увидел дымок от каминов в домах Гусиного Места над знакомыми холмами. Той же ночью появились грозовые облака, а утром пошел снег. Он остался на ночь в "Танцующей кошке" в городке и после рассвета поехал через поля. Он был уверен, что не может потеряться между этим местом и Синим Холмом. Ему так хотелось побыстрее доехать домой, что по дороге он слегка заплутал.
Внезапно разразилась метель. Сначала снег мягко падал с неба над знакомыми местами; в следующую же минуту Отца так сильно замело ветром, бело-набело, да так, что он едва видел уши своей лошади. Они продолжали путь, потому что не могли остановиться, но они уже заблудились.
Лошадь начала спотыкаться, словно шагать внезапно стало намного тяжелее. Все покрыло снегом. Отец позволил животному самому выбирать дорогу, в это время пытаясь скрыть лицо от резкого, обжигающего холодом ветра. Он не знал, как долго он проехал, когда вдруг почувствовал, что ветер стих; отняв руки от лица, он огляделся. Снежинки теперь падали мягко, почти нежно, повисая на прутиках и скользя по тяжелым веткам. Отец потерялся в лесу: в любом направлении виднелись лишь огромные темные деревья; над головой сплелись их скрученные ветви.
Через некоторое время он нашел тропинку. Небольшую, узкую и покрытую снегом, которая гладкой белой лентой, слегка утопая в снегу, проходила между ямами, пригорками и темными стволами деревьев, будучи на удивление прямой, словно кто-то спланировал и специально сделал ее такой. Любая подобная тропа легко узнаваема и ожидаема потерявшимися в лесу. Отец направил лошадку по дорожке и, казалось, животному это пришлось по душе – она навострила уши, поднимая копыта все выше, пока проходила по снегу.
Тропа расширялась и все более напоминала дорогу для кареты, словно у кого-то в Синем Холме были причины ездить на карете по пустынному лесу вокруг городка. Наконец, дорожка обрывалась и в конце пути стояла живая изгородь – огромная, колючая изгородь из падуба; выше всадника в два раза, она простиралась по сторонам, теряясь в темноте деревьев. В изгороди, куда приводила тропа, были ворота цвета потускневшего серебра. Отец спустился с лошади и постучал, прокричав приветствие без особой надежды; гнетущая тишина показала, что рядом никого нет. В отчаянии, он положил руку на задвижку, которая опустилась от его прикосновения, а ворота беззвучно отворились. Отцу было тревожно, но он очень утомился, а лошадь была почти без сил и не смогла бы идти дальше. Так что он вскочил в седло и проехал внутрь.
