Там было три повитухи, все в белых передниках, с закатанными рукавами. Одна из них, старуха, восседала на стуле в подножии кровати под пологом. Каушен увидеть было невозможно, только слышно было ее тяжелое дыханье. Вторая повитуха — женщина средних лет — поспешила забрать у служанки подушку и нож, передав их третьей — грузной женщине, по крайней мере, лет тридцати. Та опустилась на колени и осторожно подсунула под кровать подушку и нож, приговаривая: «Это обрежет твою боль, дорогая. Нож под кроватью никогда не подводил».
Вторая повитуха наконец заметила меня.
— Тебя кто пустил? — угрожающе напустилась она. — Ты кто такая?
Две остальные встали, словно стража, между мной и кроватью.
— Я личная служанка Будущей Королевы Каушен, с самого ее детства. И мне давно обещали, что я также стану кормилицей ее ребенка, — с отчаянным безрассудством пустилась я во вранье. Если бы это помогло приблизиться к кровати, я бы назвалась хоть самим королем. До меня донесся стон нарастающей боли. Моя бедная Каушен страдала. И тогда она воскликнула «Лостлер!» — и не было ей дела до того, кто может это услышать. «Лостлер!» — позвала она громче, и когда все три повитухи метнулись к ее ложу, в припадке телесной и душевной муки она снова выкрикнула: «Лостлер!»
Ее боль пробрала меня насквозь, добавляясь к моей собсвтенной. Ведь она звала его, человека, который навлек на нее все эти несчастья, но не меня, ту, которая всегда помогала. Как бы то ни было, я подняла перед собой букетик, который дала мне мать, и сказала:
— С давних пор женщины моего рода выкармливали благородных детей. Нам известны древние целебные средства, и в моих руках сейчас то, что облегчит ее боль и поможет ребенку явиться в этот мир.
Старуха злобно уставилась на меня — мне ли не знать о ее давнем соперничестве с моей матерью. Она было заворчала, что негоже корове мычать о том, что ей знать не дано, но на этот раз унизить меня не было никакой возможности, потому что Каушен услышала меня и прохрипела:
— Дайте сюда цветы, прошу, или я умру от боли, умру!
Теперь повитуха не могла оспаривать мое право здесь находиться. Я бросилась к Каушен и подставила цветы так, чтобы она могла вдыхать их аромат. Она вцепилась в мои запястья обеими руками так крепко, что клянусь, я чувствую это и по сей день. А букетик, по всей видимости, свое дело сделал, так как она набралась сил для своего часа. С каждой схваткой она звала Лостлера, но это уже мало походило на имя, скорее, на какой-то решительный рев. Я стояла рядом и позволяла ей держаться за себя. Мое собственное нутро болело, и я чувствовала, как спазмы сотрясают мою утробу точно в ритме ее потуг. Мне было известно, что это нормальное и даже полезное явление после родов, но не могла избавиться от ощущения, будто я и сама рожаю рядом с ней и что мои спазмы словно бы помогают ей.
Она собралась с силами, это верно, но, на мой взгляд, ее роды сильно затянулись. Одна повитуха шепотом сообщила своим помощницам, что, видимо, придется ей разрезать чрево Королевы-в-Ожидании и достать ребенка, иначе можно потерять обоих. Тогда моя госпожа широко открыла глаза.
— Никакой нож не коснется меня, — объявила она. — Пусть мое дитя выйдет тем же путем, что и вошло. Довольно над ним пролито крови!
И все, кто стоял рядом, заохали от этих слов, но возразить не посмел никто, ведь последнее слово всегда за роженицей. И она рожала дальше, хотя я уже думала, что дать разрезать себе живот было бы не так больно. Ночь сменилась рассветом, наступило утро. Раз за разом король посылал гонцов к ее двери, и каждый раз они возвращались с одним и тем же «пока нет». В конце концов, он послал пажа сидеть в зале под дверью и дожидаться. С приходом темноты я видела, как моя госпожа слабеет.
И когда наконец повитуха воскликнула: «Я вижу головку! Еще поднатужьтесь, моя королева, и ваш ребенок появится!» — я увидела, как от лица Каушен отхлынула кровь. Побелели даже губы над сжатыми зубами, было видно, что она, больше не прислушиваясь к своему телу, тужилась каждой крупицей силы, что в ней оставалась. В струе кровавой жидкости наконец появился ребенок, сначала головка, а потом и весь он целиком выскользнул наружу. Повитуха подхватила его и радостно подняла, словно он был свежевыловленным лососем. «Мальчик! — воскликнула она, — В роду Видящих новый принц! Скорее шлите гонца королю, пусть он первый узнает об этом и сможет объявить всем!»
И тут же одна из ее помощниц ринулась к дверям. Другая приняла ребенка в чистое белое одеяльце и стала бережно вытирать его, пока повитуха караулила послед. Когда на последней потуге он вышел, Каушен надолго закрыла глаза. Но она продолжала сжимать мое запястье, и я боялась пошевелиться, чтобы не потревожить ее покой. Повитуха возилась у нее в ногах, что-то недовольно бормоча. Она прикладывала полотенце за полотенцем, а потом свела бедра Каушен поплотнее и закутала их. Затем она обернулась к помощнице, которая подергала ее за рукав и что-то зашептала.
К этому времени моя госпожа начала дрожать, ведь роды длились так долго, и теперь жар напряжения начал покидать ее. Ей принесли одеяла, нагретые у камина. Когда дрожь немного спала, она требовательно спросила:
— Где мой сын? Вы до сих пор мне его не показали! Дайте его мне!
Я заметила взгляд, которым обменялись повитуха и помощница. Повитуха, поджав губы, кивнула. Перед Королевой-в-Ожидании нерешительно предстала женщина, склонилась в глубоком реверансе и подала спеленутого младенца.
Слабо улыбаясь, Каушен взяла его, но подняв край одеяльца и взглянув в его лицо, воскликнула:
— Как вы посмели! Совсем не отмыли его! Он все еще покрыт моей кровью. Смотрите, у него все лицо в крови!
Повитуха молчала. Пусть новости сойдут не из ее уст. Ответила помощница:
— Да будет моя королева довольна, ваш сын таков, каким отмечен: красный и белый, весь в пятнышках, как щеночек.
— Но я не довольна! — дико закричала Каушен, — Вымойте его! Отмойте мне его!
И вышло так, что теперь я взяла малыша из ее рук и распеленала, чтобы мы все могли посмотреть на него. Помощница повитухи не соврала. Его бледная кожа была покрыта неровными красными пятнами. Повитуха сказала, понизив голос:
— Дети рождаются с отметинами по многим причинам. Испуг или любое сильное переживание. Моя королева, взгляните на него, неправда ли, его пятна похожи на кровь, которой вас окропил, умирая, тот жуткий жеребец?
— Нет, — ответила Каушен. Она поглядела на своего пятнистого младенца, одна половина лица которого была белой и нежной, а другая — окрашена алым. — НЕТ! — закричала она и потеряла сознание, откинувшись головой на подушки.
