Жизнь и политика в Баккипе должны были продолжаться, независимо от того, чья жена или дочь умирает. В один год Король Вирайл лишился сразу жены и дочери. Многие поговаривали, что вскоре он и сам сойдет за ними в могилу, горе и позор такой силы способны прикончить любого. Начали поглядывать на его младшего брата, удивляясь, что Король Вирайл до сих пор не назначил его Будущим Королем. Но по правде, Король Вирайл во всей своей скорби держался молодцом. Не в том смысле, что он делился со мной своими тайными мыслями и переживаниями, но я видела то же, что и все. В назначенные дни он председательствовал на судилищах. Черты его обмякли под гнетом страданий, глаза никогда больше не блестели, но он был опрятен, ходил и сидел так же прямо и уверенно, как и всегда.
Он превратился в хмурого и задумчивого человека, редко улыбался и никогда больше не смеялся, и все же королем он был хорошим, как и во времена до большого горя. В последующие годы он правил мудро и справедливо. Поначалу герцоги с герцогинями говорили: "Возможно, он возьмет себе другую жену и обзаведется другим наследником, не так уж он и стар, еще может родить одного ребенка, или даже пяток". Но годы шли, а ничего такого не происходило. Тогда начали говорить: "Ну, значит, теперь-то он объявит своего брата, Канни Видящего, наследником трона". Многие дворяне знакомили с Канни Видящим своих благородных дочерей на выданье, мечтая, что та, кто сейчас стоит перед ним, когда-нибудь воссядет на трон Видящих.
За стены Замка Баккип о Пегом Принце почти ничего не просачивалось. Но правда должна быть известна, пусть даже менестрели оболгали его как испорченного коротышку, злобного вруна, жестокого к своим нянькам. Правда же куда короче: Чарджер — единственный на всем свете ребенок, который был одновременно и красив, и уродлив. Он был отлично скроен по фигуре и повадкам, но весь покрыт пятнами, не только на лице, но и на всем теле. И все же его черты были чертами Видящих, он был похож на мать и деда больше, чем на отца. По характеру он был упрям и своеволен, как мать, и так же молчалив, как отец. Сплетничали редко, но ни у кого не возникало сомнений, что он сын Лостлера Мастера Конюшен.
Вот как он был окрашен: левая половина лица была того же цвета, что и у обычных людей. Правая же была цвета перезревшей ягоды, от лба к подбородку, но не затрагивала область вокруг рта. Волосы были черные, глаза — темно-карие. От затылка по шее начиналось следующее пятно, растекаясь, словно пролитое вино, по его левому плечу. На левой руке у него было три пятна, одно из них в форме птицы, раскинувшей крылья. Сзади на правой ноге пятно шло по всему бедру и ниже колена. Теперь кто-то утверждал, что расположение пятен было точно такое же, как у Пятнистого Жеребца, если сопоставить человеческие и лошадиные части тела. Но к тому времени конь был давно мертв, а людская память — дело ненадежное, когда свидетельства нет прямо перед глазами. Так что за правдивость этих слов не поручусь. Сама я склоняюсь к мысли, что кровь конюшего и его жеребца пропитала принцессу насквозь и окрасила дитя в ее чреве. Потому что всем известно, что такое случается.
В раннем возрасте воспитывала его я. Но как только Чарджер и Рэдбёрд стали способны сидеть и слушать, я сама отвела их обоих к очагу в Большом Зале, где дети брали уроки у Писца Уиллоуби. Уже тогда по закону ни одному ребенку не могли отказать в образовании, поэтому никому не пришло в голову прогнать бастарда — без разницы, какого он цвета или крови. И Уиллоуби, как справедливый человек, скоро заметил, что у Пегого Принца гибкий ум. Песец сам обратился к королю с просьбой выделить принцу подходящего наставника. Я тогда испугалась, что его отберут у меня, и придется мне с моим сыном искать себе иные средства к существованию. Но мальчика просто переселили на этаж ниже, рядом с королевскими покоями, и я с Рэдбёрдом переселилась вместе с ним, потому что комнат было много и никто нам этого не запрещал.
И с самого начала Чарджер унаследовал от отца способность к языку зверей. В те дни люди не стыдились обладания этой магией, потому что о деградации, к которой она могла привести, знали немного. Так что Уитом пользовались открыто, многие зарабатывали на жизнь при его помощи, например, становились охотниками, врачевателями животных, пастухами и прочее. А у Пегого Принца этой магии было в избытке. Может, люди чурались его из-за пятен, покрывавших лицо и тело, но только не звери. Они стремились к нему, как пчелы на нектар. Птицы влетали в окно, чтобы присесть на бортике его колыбели. Это истинная правда, я сама видела. Ни одна комнатная собачка не могла усидеть рядом с хозяевами, бросалась к ногам мальчика и увязывалась следом. Кошки бродили за ним по пятам. Когда он подрос, не было в конюшне лошади, на которой он не мог бы ездить. Все это не казалось ему чем-то странным.
Он был образован, как подобает принцу, так как король самолично проследил за этим, выбирая ему наставников, учителей языков, которые сами на них разговаривали с детства, проверенных менестрелей, которые преподавали бы правдивую историю. Чарджер всегда оставался способным и любознательным учеником. Мой Редбёрд учился с неохотой, но я настояла, с хлыстом в руках, чтобы он посещал все уроки принца, как свои собственные. Так что выучился и он.
У Чарджера не было друзей благородного происхождения — ровесников или постарше. Вместо этого он обзаводился друзьями, вслед за моим Редбёрдом, среди простонародья в замке: мальчишек-псарей, поварят с кухни, садовников и прочих. Редбёрд всюду был рядом с ним, по-собачьи преданный, нередко они засыпали у очага, опираясь друг на друга. Люди качали головами, ибо не подобало принцу, пусть и пятнистому бастарду, опускаться до такой дружбы.
В должное время Чарджер прошел проверку на Скилл, и обнаружилось, что законной магии Видящих в нем немного. С огромным усилием Скиллмастер сумел дотянуться до его разума, а Чарджер оказался абсолютно не способен поделиться какой-либо своей мыслью с членами Королевского Круга. После стали говорить, что одно это было признаком низкого рождения, а кто-то делал вывод, что низкая звериная магия заглушала магию Видящих в нем. Но наверняка, конечно, никто сказать не мог, поэтому ни один приличный менестрель не станет утверждать истинность этих домыслов. Я бы сказала, у матери его тоже не было особой склонности к магии, и всем известно, что далеко не в каждом поколении проявляется этот дар, не говоря уж о том, что у разных потомков королевской крови она может проявляться с разной силой.
Король Вирайл славно правил, и Пегий Принц рос, как все мальчики, будто бобовый стебель, так что не успели оглянуться, как он уже был ростом с деда. К тому времени у моего хрупкого Рэдбёрда обнаружился недурной голос и сильные легкие. Он очень походил на отца, с медными волосами и ореховыми глазами, вот и голос тоже унаследовал. Не раз я слышала, как народ болтает, мол, у такой мосластой коровы, как я, — да такой изящный приплод. Он обещал на всю жизнь остаться невысоким и стройным, словно мальчик, но у него был жизнерадостный нрав, да и в письме и счете он был молодцом. Насколько принц был смел, настолько он был осторожен, зная, что не сможет так же ловко карабкаться, драться или бегать, как его сверстники; но при всем при этом он был до глубины души предан принцу, и тот, со своей стороны, присматривал за ним, как за младшим братцем, с любовью и снисхождением к его слабостям. Я даже осмеливалась помечтать о большом будущем для своего сына, правда, правда, помалкивала — пусть он ищет свой путь.
