— Ну и что же?
— Да то, что, если ты убьешь его, тебя схватят и казнят — только и всего.
— Что же ты предлагаешь?
— Милях в двадцати к югу отсюда есть городок. Там живет один мой приятель. Навести его и скажи, что послал тебя я. Он молод и талантлив, но тебе, Друсс, он не понравится: у этого гуляки на уме одни удовольствия. Именно поэтому в Машрапуре ему цены не будет.
— Кто он такой?
— Зовут его Зибен. Он поэт, сказитель и часто выступает во дворцах, будучи большим искусником своего дела. Он мог бы разбогатеть, но все свое время тратит на то, чтобы затащить в постель каждую красотку, которая попадается ему на глаза. Замужняя она, нет ли, ему все одно — потому и врагов он нажил довольно.
— Он мне уже не нравится.
— В нем есть и хорошие качества, — хмыкнул Шадак. — Он верный друг и бесстрашен до глупости. Хорошо владеет ножом и знает Машрапур. Доверься ему.
— С какой стати он будет помогать мне?
— Он передо мной в долгу. — Шадак снова наполнил кубок и подал его Друссу.
Юноша попробовал и выпил все до дна.
— Хорошая штука. Что это?
— Лентрийское красное — пятилетней выдержки, я бы сказал. Не самое лучшее, но вполне годится для такой ночи, как эта.
— Да, к такому можно пристраститься, — согласился Друсс.
Зибен был доволен собой. Вокруг бочонка собралась кучка народу, и трое уже проигрались в пух и пpax. Маленький зеленый кристаллик легко помещался под каждой из трех ореховых скорлупок.
— Я буду действовать чуть помедленнее, — сказал поэт высокому бородатому воину, который уже просадил четыре серебряные монеты. Тонкие руки выровняли скорлупки в ряд посреди перевернутого бочонка. — Которая? Не спеши с ответом, дружище, — этот изумруд стоит двадцать золотых рагов.
Игрок громко потянул носом и поскреб грязным пальцем в бороде.
— Вот эта, — указал он наконец на среднюю скорлупку. Зибен поднял ее — под ней ничего не было. Он приподнял правую, ловко подсунул под нее изумруд и предъявил публике.
— Чуть-чуть не угадал, — с лучезарной улыбкой сказал он. Воин выбранился и пошел прочь, расталкивая толпу. Его место занял чернявый коротышка — запах, исходивший от него, мог бы свалить вола. Зибен ощутил искушение дать ему выиграть. Фальшивый изумруд не стоил и десятой доли того, что поэт уже выманил у простаков, но проигрывать было бы обидно, и чернявый мигом лишился трех монет.
Толпа раздалась, и к Зибену приблизился молодой воин в черном, с наплечниками из сверкающей серебристой стали. На его шлеме красовался серебристый топорик в обрамлении двух черепов, а при себе он имел большой топор с двойным лезвием.
— Хочешь попытать счастья? — спросил Зибен, заглянув в холодные голубые глаза.
— Почему бы нет? — низким спокойным голосом отозвался воин и положил на бочонок серебряную монету. Руки поэта замелькали, выписывая скорлупками хитрые восьмерки, и остановились.
— Надеюсь, глаз у тебя острый, дружище.
— Достаточно острый. — Воин тронул огромным пальцем среднюю скорлупку. — Вот здесь.
— Сейчас посмотрим. — Поэт протянул руку, но воин отстранил ее.
— Посмотрим, — подтвердил он и медленно перевернул правую и левую скорлупки. Под ними было пусто. — Вот видишь, я прав, — сказал он, глядя светлыми глазами в лицо Зибена. — Показывай.
Зибен с натянутой улыбкой подсунул изумруд под скорлупку.
— Молодец, дружище. Глаз у тебя и впрямь орлиный. — Зрители похлопали в ладоши и разошлись.
— Спасибо, что не разоблачил меня, — сказал Зибен, собирая свое серебро.
— Дураки и деньги — что лед и жара, вместе не уживаются. Ты Зибен?
— Быть может — смотря кто спрашивает.
— Меня прислал Шадак.
— Зачем?
— За тобой остался должок.
— Я в долгу перед ним — при чем здесь ты?
— И верно, ни при чем. — Воин помрачнел и зашагал к таверне по ту сторону улицы, а рядом с Зибеном, откуда ни возьмись, возникла молодая женщина.
— Ну как, заработал мне на ожерелье?
Зибен улыбнулся ей. Она была высокая, статная, с черными как смоль волосами, темно-карими глазами, полными губами и чарующей улыбкой. Зибен обнял ее, и она поморщилась.
— Зачем тебе столько ножей? — На его нагрудной перевязи из бурой кожи висели четыре метательных клинка, плавно закругленных кверху.
— Привычка, любовь моя. Ночью их на мне не будет — зато я принесу ожерелье. — Он поцеловал ей руку. — А сейчас прости — долг зовет.
— Долг, мой поэт? Что ты знаешь о долге?
— Очень мало, — усмехнулся он, — но свои долги плачу всегда: это моя последняя зацепка на утесе благопристойности. Увидимся позже. — Он поклонился и перешел через улицу.
Внутри старой трехэтажной таверны помещалась длинная комната с открытыми очагами на обоих концах, обведенная поверху галереей. Здесь стояло десятка два столов, а за окованной медью стойкой шестеро прислужниц разливали пиво, мед и подогретое вино. Народу тут нынче собралось не по-обычному много, поскольку день был базарный и жители всей округи съехались на распродажу скота. Зибен подошел к длинной стойке, и служаночка с волосами цвета меда улыбнулась ему.
— Наконец-то ты соизволил зайти ко мне.
— Разве можно долго сносить разлуку с тобой, милая? — ответил Зибен, стараясь вспомнить, как ее зовут.
— Я освобожусь ко второй страже.
— Где мое пиво? — осведомился здоровенный крестьянин слева от Зибена.
— Теперь мой черед, козья морда! — вмешался другой.
Девушка, послав Зибену застенчивую улыбку, бросилась улаживать назревавшую ссору.
— Господа хорошие, у меня ведь только одна пара рук. Сию минуту.
Зибен поискал в толпе незнакомца. Тот сидел один около узкого открытого окошка, и поэт опустился на скамью против него.
— Давай-ка начнем сызнова. Позволь угостить тебя пивом.
— Я пью свое, — буркнул воин. — И ты сидишь слишком близко от меня.
Зибен подвинулся, оказавшись наискосок от собеседника.
— Так лучше? — язвительно осведомился он.
— Да. Надушился ты, что ли?
— Это ароматное масло для волос. Тебе нравится?
Воин потряс головой, но от дальнейших замечаний воздержался. Прокашлявшись, он сказал:
— Мою жену увели в рабство. Она в Машрапуре.
Зибен откинулся назад, смерил его взглядом.
— Видимо, тебя в то время дома не оказалось.
— Верно. Они забрали всех наших женщин. Их я освободил, но Ровены с ними не было: человек по имени Коллан уехал с ней еще до моего прихода.
